Когда горит трава

Эквенси Сиприан

— Джалла, сын мой!

Джалла пристально смотрел на старика, и ему казалось, что он видит сон.

— Отец!

— Лах, лах, лах! — бормотал отец в объятиях сына.

Отец и сын стали центром внимания. Вокруг них собралась толпа, всегда бесстыдно жаждущая поглазеть на проявление чувств. Девушки заламывали руки в сладкой печали и умилялись отцовским радостям.

— Не удивительно, что он так выспрашивал о нём, — сказала одна из них. — Это тот старик, которого мы встретили у реки? Я сразу поняла,

что здесь что-то кроется.

Джалла обернулся к ним и с гордостью сказал:

— Это мой отец.

— Айя! Бедный старик! Он целый день на ногах!

Джалла и отец смотрели друг на друга и обменивались тысячами невысказанных мыслей. Наконец, Джалла сказал:

— Пора возвращаться на стоянку. Это много миль отсюда, но моя лошадь довезёт нас обоих. А скот домой пригонят мои парни.

Сопровождаемый Джаллой, Сансай обошёл базар. Он был полон народу. Люди самого разного достатка со всей саванны толпились здесь, ибо базарный день бывает раз в неделю.

Разноцветные английские гребешки лежали на прилавках бок о бок с кореньями и травами, обезьяньи зубы соседствовали с мясом, над которым носились рои мух. Ослики, коровы, циновки, шипящее на огне мясо; женщины, поставив на землю пустые тыквенные бутыли, жуют сахарный тростник. Повсюду прыгают ослики со спутанными передними ногами и подбирают губами кожуру сахарного тростника.

— Лах! — повторял Сансай.

Он гордился Джаллой, который не походил на мужчин фулани. И хотя в нём не было ничего от их стройности и женственности, он носил серьги. На нём была чистая белая рубаха и новые сандалии, потому что это был базарный день, или, может, потому, что он поглядывал на девушек. Он жевал цветок табака, и рот его был красен.

— Лах! — сказал старик.

— Как поживает Рикку, отец?

Рикку? — пробормотал Мей Сансай. — Этот маленький мошенник тоскует. Он бредит Фатиме, девушкой, которую мы выкупили из рабства.

Когда они добрались до стоянки Джаллы, было очень поздно. Сансай не мог рассмотреть в темноте ночи, что лежало за жёлтым кольцом пламени, но он слышал вой гиены в скалах и смутно различал очертания белых и коричневых зебу. Он разыскал циновку и распростёр на ней своё усталое тело.

— Большое у тебя стадо?

Джалла улыбнулся.

— Две сотни голов.

— Ты большой человек, Джалла.

— На всё воля Аллаха. Здесь у меня две сотни. Но знаешь, людям неохота платить налоги за всё, что у них есть.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Восемьсот голов у меня в других местах. — Он хитро подмигнул.

— Вай, вай!

В эту ночь Сансай спал, как убитый. Один день и одна ночь отделяли его от Докан Торо, но у него не было никакого желания возвращаться домой. Он стремился только вперёд, на юг.

Вскоре после восхода солнца Сансай сказал, что различает

шум автомобиля. Отец и сын прислушались. Длинное красное облако вдали отмечало путь машины. Недалеко от стойбища Джаллы машина остановилась, и из неё вышел белый человек. Его сопровождал африканец в тропическом шлеме цвета хаки, в коротких штанах и ботинках. Они пробирались сквозь низкорослые кусты, о чём-то говорили и смотрели в записные книжки.

— Они идут сюда, — сказал Сансай. — Это сборщик налога!

— Это Бодеджо. А с ним вчерашний лесничий.

— Что им нужно? Налог?

— Нет! — улыбнулся Джалла. — Подождём — увидим.

Бодеджо шёл большими шагами. Лесничий побежал по земляной насыпи. Он нашёл проход в зарослях боярышника, и через минуту оба они стояли посреди поляны. Мей Сансай слышал, что доктор хороший человек, и теперь, видя его перед собой, мог убедиться в этом.

Доктор Макинтайр был ростом чуть ли не в 6 футов 7 дюймов и улыбался, как мексиканец. Несмотря на загар, дыхание Англии, казалось, овевало его, и Сансай понял, что встретился с иной цивилизацией.

Бодеджо посмотрел на стадо Джаллы.

— Есть жалобы? — спросил он.

Чике перевёл.

— Нет, — ответил Джалла.

— Есть случаи чумы?

— Мой господин, с тех пор, как ты сделал уколы, никаких признаков болезни . — Он посмотрел на отца. — Кай! Эта болезнь! Она чуть не сожрала всё моё стадо.

Бодеджо пошёл осматривать лагерь Джаллы, а Чике задавал вопросы и что-то отмечал в блокноте. Он был загадкой для отца и сына. Такой же африканец, как они, он, в отличие от них, в своё время учился в школе и теперь мог говорить и писать по английски. Он ездил на мотоцикле и пользовался непонятными инструментами.

Бодеджо вернулся удовлетворённый. Он приветливо улыбнулся Джалле и велел сообщать о любых подозрительных заболеваниях. Вместе с Чике они пошли к автомобилю.

Восторженные чувства не покидали Мей Сансая.

— Джалла, ты самый замечательный из моих сыновей!

— Почему?

— Ты ещё спрашиваешь, почему? Сам Бодеджо заботится о тебе и о твоём стаде.

— Он добрый человек, — сказал Джалла. У него множество дел. Он лечит от сонной болезни, даёт дома бездомным, улаживает споры. Только...

— Тау! Что ты имеешь против него? Ах да, налог! С этим надо примириться. Ты молод, и в тебе бунтует кровь. Но ты не можешь убегать всю жизнь от налогов.

— Это так, отец.

Бодеджо и лесничий были уже у машины. Сансай видел, как они сели в неё. Машина медленно тронулась, и облако красной пыли опять повисло над дорогой.

— Уехали!

— Да. Впрочем, они ещё вернутся.

— Пойдём поищем что-нибудь поесть. Я голоден.

Когда они собирали хворост для костра, Сансай сказал: