Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
– Одно свое искусство ты мне показал, – задумчиво, глядя в черное кухонное окно, произнесла Оля.
– Другое? Танцевать, что ли?
– Так ты вон как отплясывал чунга-чангу – пятки мелькали. Стихи читай. Ты ведь поэт! Тебя никто за язык не тянул.
Чижу почему-то не хотелось читать свои вирши. И так сегодня эмоций до краев:
– О чем стихи – то читать? У меня разные.
– Стихи обычно пишут о том, чего нет. Так ведь, поэт?
– В точку попала. А чего у нас нет?
– Пока что воды, – подсказала Оля Козлова. – Но это как-то прозаично, да и вода скоро будет.
– Любви?!
– Не знаю, как у тебя, а у меня
«Любовь у нее есть. Муж сгинул».
И радостно всколыхнулось, и стянуло душным спазмом горло: «Милая!»
Но вслух:
– О деньгах? Изволь слушать:
То муссоны, то пассаты.
В бардаке и в Храме
Спит усатый инкассатор
На мешке с деньгами.
Ему снится что-то смутно,
Вроде маракуйи,
И в плечо его уютно
«Ай лав ю» воркуют.
Деньги – слева, деньги – справа —
Сон его короткий.
А проснется – рядом Клава
Да со сковородкой.
– Крепко. Уж так и со сковородкой? Ты когда меня со сковородкой видел, чтобы я на людей кидалась?
– А стихи я не тебе, не о… вас.
– Слушай меня внимательно, родной освободитель станицы, может, нас завтра схватят и потащат. Может, Витек вырвется и телеграмму шефу отобьет. А может, все же дустом посыпят да бригаду с телевидения пошлют: реалити-шоу, как мы корчиться будем в муках. Убойный сюжет!
Два месяца напряженной жизни изменили характер Ольги Козловой. Она была уже не та, с глянцевыми журналами. Человек глупеет долго, а умнеет враз, когда приспичит. Вот и ее характер переломился, ее характер лотос с когтями передрал.
– Вот что я тебе хочу сказать. А может, нас растащат в разные углы. Меня – в дурдом, тебя – к Сережке моему. Жизнь – штука непредсказуемая. С фокусами.
Последняя фраза была лишней. Набившей оскомину.
– Мы вчера с тобой побаловались. И на этом все. Театр закрыт, занавес свалился в оркестровую яму. Актеров уволили без выходного пособия… Да не дрожи ты так…
– Что-то холодновато. От чая, что ли?.. Чай слишком горячий.
– Побаловались, и будя… Я тебя пожалеть хотела, Алеша Попович. И еще думала, что, пожалев, полюблю.
– И что?
– Не получилось. Ты, Алеша, хороший человек, и тебе тоже нужна хорошая девушка, наивная, верная.
– Не хочу наивную, верную.
– Хочешь распутницу?!.. Нет, ты не дрожи, ты что, восемнадцатилетний юнец? Не дрожи, я сказала. Алеш, пусть то, что у нас было, будет только один раз. И если ты меня любишь, а я вижу это… И не хочу твоего унизительного признания. Один раз. Эксклюзив. Одноразовая любовь. Хочешь, я тебе скажу, хочешь? Запоминай. Я врала сейчас. Я тебя тогда любила. По слогам: лю-би-ла! Точка. Не рыдай. Но это тогда. Сейчас я Серого, Сержика своего жутко обожаю. Он ведь и серенький волчок и серенький зайка. А ты только зайка. И не серенький. Аленький. Ты – талант. Двумерный. Еще одну чистую правду скажу, хочешь?
– Валяй.
– Леш, я думаю, что ты не человек.
– Как это, поясни.
– Сколько у человека чувств, пять?
– Пять.
– А ты шестым обладаешь, интуиция зверская. Ты ведь скорее всего все знаешь, чем дело кончится. Не за себя боишься – за людей. Вот и дрожишь там у себя на кровати, как цуцик, стонешь во сне.
– Хватит
– Заткнись!
Не внял:
– Идет он по гулкому коридору с крестиком на лбу. А из стенки – дуло. Он не видит ствола да и выстрела почти не слышит.
– Зачем ты мне это?.. Я думала, ты лучше…
– А я тоже волк-бирюк.
Он взглянул на нее не по-волчьи. С темной печалью. И она все поняла. Подошла поближе, погладила вихор, сняла очки и скользнула губами по щеке.
Губы соленые. А ведь он не плакал.
– Это мы от радости так разговорились. Давай-ка, дружочек, на покой, утро вечера…
14
Утро оказалось светлым. Тело ломило. Скорее всего, от вчерашних гимнастических упражнений на улице Зеленой. Болела рука, кисть. Это саданула ее, когда ударила прикладом Витька. И она потянулась. Однако прохладно. Несмотря на эхо боли, Ольга чувствовала себя вполне нормальной. Психически здоровой. Здесь, здесь, здесь. Она – здесь. Никто ее не забрал. И дверь в комнату постояльца приоткрыта. Он жужжит электробритвой, значит, тоже здесь. Будем мараковать, думать, как спасать станицу. Прямо в пижаме она шмыгнула в кухню. Крутанула колесико радио. Оно передавало «Реквием» Моцарта. Вполне жизнеутверждающая музыка. «Кто-то сыграл в ящик. А я жива», – легко подумала Ольга Козлова.
«А Машка? Дочь? Вот ведь, совсем забыла, как выглядит дочь. Выветрилась Машка».
Чесалась щека. Пальцы влажные. Лизнула. Слезы. А ведь казалось, что монстр вместе с водой высосал у всей станицы все, в том числе и влагу из слезных мешочков. Удивляясь себе, она еще раз пощупала щеку. Там было влажно. «Машка! А-а-а-а!» – Как волчица. Скорее буффало с человечьими зубами. Машка вот скоро появится, возьму ее насовсем, как только освободимся от зеленого дьявола.
«Реквием». Финал.
И Алексей Степанович Чиж покачивался в дверном проеме. Лучезарный серафим:
– Ватрушки остались, кормить будешь?.. Будете?
Мужественный человек, если бы не Сергей, вполне можно за него выходить. В концерты ездить, на балет, Волочкову глядеть, как эта верзила по сцене скачет. «Реквием» слухать.
– Ну да! Ватрушек еще три штуки остались. Седайте, как говорят у нас на благословенной Кубани.
– Нет, вначале вы со мной. Не прогадаете. Во двор, во двор!
Ольга с нетвердой улыбкой – к чему бы этот концерт? – танцующим шагом вышла на веранду. Окна веранды были занавешены темно-красной, плотной тканью. Она еле нашла Сережкины калоши. А дверь злодей Чиж не открывал. И вот он распахнул веранду. И Ольга захлебнулась. Светом захлебнулась. Снег. Снег и морозец. Мороз, ого-го! И поземка вьется, как в Борисоглебске, как на ее родине в Воронежской области.
– Ай! – воскликнула она. И больше не надо было ничего говорить.
– Все. В дом. Замерзнешь, – смеялся фитиль, поэт и лозоходец.
– Погоди, оставь свои заботы! – «Чего это я его обижаю?» – Погоди, Алешенька. Я сейчас… Ты иди. Я еще дыхну.
Она смахнула ладошкой снег с перил крыльца. Потом слепила комок, лизнула его: вода. Ашдвао.
Скрипнула калитка. Неужели серебряная сигара из Славянска-на-Кубани? Подкопаев-пиявица. Тоже прилип… Хрусть-хрусть-хрусть. Грусть-грусть-грусть. Веселая. Еще так чисто. Первобытный мир. В первобытном мире колыхалось совершенно невесомо небритое лицо ее, ее мужа, старика Козлова Сергея Андреевича.