Когда мы встретимся вновь
Шрифт:
А вот перед Анни чувствовал. Думая о девушке, оставшейся в Нью-Йорке, из постели которой он сбежал тайком, как последний трус, Арчи чувствовал себя ужасно виноватым. Но не за эту безумно-сладостную, грешную ночь, а за то, что сбежал. Но, мучаясь виной, он вдруг отчетливо понял еще одну странную вещь, удивившую его еще больше: вспоминая о том, что произошло между ним и Анни, он не ощутил стыда. Он чувствовал себя виноватым. Но не жалел. Он ни о чем не жалел.
От всех этих противоречивых мыслей начала болеть голова. Арчи прижался лбом к холодному оконному стеклу и закрыл глаза. Он был совершенно растерян.
Продолжение следует…
====== Часть 29. Хрупкое
Свобода – краткое затишье
Меж вихрей жалоб и угроз.
Всё кончено. Умолкли песни.
И чувства нежные исчезли.
Ответа ждёт немой вопрос…
Опущен занавес театра
Привычно-серой суеты.
Огнём страстей горят мечты,
Но…
Тишина. Мелодичный звон чашки о блюдце – словно удивленно распахнутые глаза ребенка. Чуть слышный. Робкий. Нечаянный. Вспорхнул – и умер. И снова тишина. Хрупкое равновесие. «Именно. Хрупкое равновесие», – подумала Элеонора, отставляя чашку с недопитым чаем, и взглянула на сидящего напротив сына. Терри молча смотрел на стоящую перед ним чашку, но не видел ее – в этом Элеонора была абсолютно уверена. Слишком хорошо она знала этот неподвижный отсутствующий взгляд. Словно стеклянный. Нет. Скорее, зеркальный. Да. Именно. Словно гладкая серебряная поверхность зеркала. И такая же холодная и непроницаемая. Хрупкое равновесие.
Прошло несколько месяцев после его возращения, но даже время ничего не смогло изменить.
“…или это я слишком тороплю события?” – Элеонора подавила тяжелый вздох.
Терри упорно отказывался встретиться с отцом и не желал даже говорить о нем. Герцог тоже не предпринимал попыток встретиться с сыном. Элеонора поначалу пыталась примерить их, но в конце концов сдалась и предпочла оставить все как есть, молясь лишь об одном: чтобы не стало хуже. Теперь в этой семье царило хрупкое настороженное спокойствие, а Терри и Ричард предпочитали не видеть и не замечать присутствия друг друга, живя в одном городе. Герцог Грандчестер, его пребывание в Нью-Йорке и все, что было с ним так или иначе связано, стало непреложным табу в их беседах с сыном. И Элеонора свято соблюдала его, не желая обострять и без того довольно натянутые отношения между двумя своими самыми любимыми мужчинами в этом мире, опасаясь невольно сделать еще хуже.
“Хотя может ли быть хуже?” – в отчаянии подумала она.
Ответа на этот вопрос она не знала, да и не хотела знать, предпочитая оставить все как есть и выждать еще.
“В конце концов, они живут в одном городе и когда-нибудь должны будут встретиться и поговорить! В мире только гора с горой не сходятся, но Нью-Йорк – не весь мир, а они – не горы. А значит, всё будет в порядке, – утешала она себя. – Обязательно будет. Нужно просто подождать и положиться на время. Время все решает. Всегда. Решит и на этот раз. А я должна сохранять спокойствие. Ради них, ради себя и ради малыша, которому еще предстоит появиться на свет. Да, я должна больше думать об этом неродившемся ребенке. Ричард и Терри уже большие мальчики и способны сами позаботиться о себе и своих проблемах, а о нем пока некому позаботиться, кроме меня. Слава богу, что хоть беременность протекает хорошо. Мне еще только здесь проблем не хватало для полноты картины. Ладно. Всё уладится. Как-нибудь, когда-нибудь, но уладится. А значит, будем ждать наступления этого светлого мига и соблюдать хрупкое равновесие. Плохой мир лучше хорошей войны. Подождем еще немного”.
Первый спектакль с участием Терри и Шарля – это была одна из комедий Шекспира – имел необыкновенный успех. Имена вновь вспыхнувших звезд были на устах всего Нью-Йорка, а афишами с их изображениями
Терри сделал последний глоток и отставил чашку. Еще минуту он смотрел на изящный фарфор тем же задумчиво-отрешенным взглядом, а затем темные ресницы дрогнули, и Элеонора утонула в изумрудно-непроницаемой глубине глаз сына.
– Мама, я хочу кое-что сказать тебе. Собственно, я за этим и пришел, – Терри замялся. На мгновение маска холодного спокойствия слетела с его лица, на котором отразились тоска, сомнение и мучительная внутренняя борьба. Впрочем, они тут же исчезли, вновь сменившись прежней ледяной отрешенностью приговоренного к смертной казни, понимающего всю безнадежность дальнейшего сопротивления. Элеоноре стало не по себе.
– В самом деле? – пробормотала она, пытаясь подавить нахлынувшее беспокойство и изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал как обычно.
– Да, – это короткое слово прозвучало решительно и бескомпромиссно, словно выстрел.
Скорее по привычке, нежели нарочно, она выдержала паузу, сделала глоток, неторопливо поставила чашку на блюдце и только потом посмотрела на сына, вопросительно приподняв брови.
Тот помолчал несколько секунд, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, а затем нахмурился, тряхнул головой и, глядя ей прямо в глаза, решительно произнес:
– Мама, я принял одно очень важное решение. Вообще-то мне следовало это сделать уже давно, но я все медлил, надеясь. Надеясь… – он снова отвел глаза и поморщился, словно испытывал сильную боль. – А, неважно, на что я надеялся. Я был идиотом, вот и всё! Да еще и трусом, к тому же. Но я наконец-то принял решение и намерен его осуществить!
– Терри, я… Я не совсем понимаю, о чем ты? – пробормотала Элеонора. Тревога внутри нарастала. Ее охватило тяжелое предчувствие надвигающейся беды. Беды неотвратимой и ужасной. Она уже знала, что сейчас услышит. И не хотела этого слышать.
– Мама, завтра я сделаю предложение Сюзанне.
Эта простая фраза оглушила ее, словно гигантский кусок скалы, рухнувший в воду.
– Вот как, – только и смогла произнести она внезапно пересохшими губами. – Но… Но ты… Вы… – она мучительно пыталась подобрать слова, чтобы выразить то, что хотела сказать, но они словно нарочно ускользали от нее. – Ты хорошо подумал? – наконец выдавила она.
Терри откинулся на спинку стула и, запрокинув голову, задумчиво посмотрел потолок.
– Да, мама. Я все обдумал. Я только об этом и думаю с самого возвращения! Наверное, я должен был сделать это давно. В тот самый день, в госпитале, когда отпустил… – он замолчал и закрыл глаза.
“…когда отпустил Кенди, – мысленно закончила за него Элеонора. – Бедный мой Терри. Бедный мой мальчик. Как же это все-таки несправедливо!”
– Да, я должен был сделать это давно! – снова заговорил Терри, его голос звучал холодно и пусто, – Пора покончить с этой глупой ситуацией, в которой я оказался сам и в которую ставлю Сюзанну. В конце концов, она ни в чем не виновата. Наоборот. Она спасла меня, и я в долгу перед ней. И всегда буду. Не секрет, что все считают нас помолвленной парой. Не буду отрицать, что и она, и я дали достаточно оснований так думать. Пришла пора отвечать.