Когда нам семнадцать
Шрифт:
Глава тринадцатая
1
— Хорошо, я согласен вас поддержать, — сказал начальник депо Быстров, когда они все пятеро пришли к нему. Он бесстрастно оглядел их и попросил позвать Шлыкова и Цыганкова. Пока те не появились в кабинете, Быстров смотрел в окно, легонько постукивая карандашом по стеклу, и молчал.
Андрею пришлось повторить все с самого начала. Юлька ожидала, что Шлыков поздравит их или хотя бы обрадуется.
— Ну, что скажешь, мастер?
Цыганков отвечал осторожно, с непривычной для него обстоятельностью, перебирая пальцами кепочку, и Юлька поняла, что поддержки от мастера не жди. Он говорил, что дело, конечно, затеяно стоящее, что почин москвичей — явление положительное (он так и сказал: «положительное») и он, Цыганков, всей душой готов поддержать бригаду. Андрей Малахов и Куракин — ребята надежные. Мастер положил кепочку на край приставного столика, помолчал, собираясь с мыслями, и добавил, что, по его глубокому убеждению, начинать работу по-новому методу нужно в другом цехе. Например, в промывочном. А еще лучше в подъемке, где паровозы собирают из уже подготовленных узлов, но никак не в механическом цехе.
— Структура работы механического цеха, — говорил Цыганков, — сложилась не сегодня и не вчера, устоялась. Отработаны смены, да и практические возможности станков выбраны до конца (и за свой двенадцатилетний опыт он, Цыганков, немало видел всяческих начинаний). Новая ломка может разрушить эту привычную, надежную организацию труда. Полетят графики выхода паровозов, а кому, как не товарищу Быстрову, отвечать за это?
— Что же ты предлагаешь? — хмуро перебил его Шлыков.
Цыганков пожал плечами, и Шлыков усмехнулся той понимающей усмешкой, которая поразила Юльку на митинге.
— Ты, Цыганков… — Шлыков помедлил, — трусишь. Носишь в кармане партийный билет и трусишь. Ты прекрасно понимаешь, что происходит сейчас в стране вообще и в нашем депо. Но ты, Цыганков, не за производство болеешь, ты за себя болеешь, за свое спокойствие. Вспомни тот день, когда тебя назначили мастером цеха. Единственной гарантией, что ты не завалишь работу, были тогда глаза твои и твой энтузиазм. Но тебе поверили.
Быстров нахмурился, но промолчал, предоставив Цыганкову одному отвечать парторгу.
— Вы можете думать обо мне что хотите, Константин Михайлович, — нервничая, возразил Цыганков. — Но ведь работать-то они собрались по общему наряду? Через месяц все это дело развалится. Вы первый же с меня три шкуры сдерете! «Трусишь…» — с обидой выдохнул он.
— Правильно, — сказал Шлыков. — Так я и сказал: «трусишь». И спуску тебе не дадим. Производство есть производство. А то, что они предлагают, — это не во имя производства? Да, им трудно будет сначала, и всем нам будет трудно. И если бы речь шла об одном-двух процентах к плану, я бы тоже поосторожничал. А речь идет о гораздо большем — о человеке… новом человеке, какого ни ты, ни я еще не знали.
Он замолчал.
— Хорошо, — сказал Быстров. — Попробуем.
Пока бригада работала в одну смену, в механическом цехе все
По дороге в депо, в столовой, когда шли со смены, все пятеро чувствовали на себе взгляды. Андрей переносил это спокойно, как будто ничего не произошло, Куракин на чью-нибудь шутку отвечал острым словом. Жорка принимал все с важным видом. Лиза прятала глаза, а Юлька волновалась, и время от времени у нее замирало сердце.
Цыганков иногда, не выдержав, выходил из своей конторки и, постояв, покачиваясь на носках, нарочито громко обращался к посторонним, толпившимся в цехе:
— Нечего, нечего! Проваливайте… Люди работают, понимаешь, а они… Заведите у себя такое же и глазейте сколько влезет.
Постепенно в депо начали привыкать к тому, что существует бригада Малахова. Появилась и новая графа на доске показателей дневной выработки:
«Бригада, борющаяся за право называться бригадой коммунистического труда (бригадир А. Малахов)».
2
В расчетах Малахова и Куракина самым важным была спаренная работа на поршневом станке. И именно с этого начались неприятности.
Малахов рассчитывал, что все детали, поступающие для обработки на тяжелых станках, будут передаваться бригаде. Но Цыганков делил их по-прежнему: сначала — Чекмареву, потом — бригаде.
— Мастер, нам этого мало, — заявил как-то Андрей.
— А что же, по-твоему, Чекмарева — токаря наивысшей квалификации — я должен держать на болтах и шпильках? Он тоже советский рабочий, а не кустарь-одиночка.
Андрей не стал спорить. Но ему и Жорке Бармашову пришлось по-старому работать на своих станках в одну смену.
Каждое утро Наташа выписывала мелом на доске показатели прошедшего дня:
«120 % — Чекмарев, 103,6 % — бригада, борющаяся за право называться бригадой коммунистического труда (бригадир А. Малахов)».
Потонуло в ворохе бумаг в производственном отделе и предложение об увеличении оборотов на Юлькиной «семерке». Андрею сказали, что «семерка» почти выработала свой ресурс и увеличить обороты на ней — это значит пойти на заведомую аварию.
Юлька по-прежнему работала на мелких деталях. Но, может быть, оттого, что она очень старалась и ей все чаще приходилось помогать Лизе, привычная работа выматывала Юльку к концу смены так, что уже не хватало ни сил, ни желания делать уроки. И она со страхом думала, что сегодня опять надо идти в школу и четыре часа слушать там рассуждения о сумме квадратов двух катетов, о плотности населения Африки и о том, как Иван Грозный взрывал крепостную стену Казани.