Когда нам семнадцать
Шрифт:
— Возьми ключ! В вашей комнате никого нет.
— А Лиза? — замерла Юлька.
— Ее отвезли в роддом. Бондаренчиха и ваша жиличка. Врача вызывали…
Юлька не в силах была выговорить ни слова. Тетя Даша поспешила успокоить ее:
— Ничего страшного. Такое бывает…
Юлька взяла ключ от комнаты.
— Вы из седьмой? — поднимаясь, спросил лейтенант милиции. — Если позволите, пройдемте к вам.
Войдя, лейтенант сел на предложенный ею стул.
— Что-то у вас яблоками не пахнет, — усмехнувшись, сказал он.
— Какими яблоками? — удивилась Юлька.
Лейтенант
— Когда придет Алевтина Макарова, передайте ей это уведомление. До свиданья! — браво козырнул он, щелкнув каблуками, и ушел.
Юлька машинально взяла повестку.
Дозвониться до роддома не удалось, все время слышались короткие гудки. Когда Юлька в очередной раз опускала трубку на рычаг, уличная дверь распахнулась, потянуло холодом, и в клубах морозного пара на пороге появилась закутанная до самых глаз Алевтина. Сразу же в дверях она заплакала, причитая и всхлипывая.
— Что случилось? — Юлька потрясла ее за плечи.
— Положили Лизавету в больницу. Еще с утра ей плохо было, — стала рассказывать Алевтина, грузно усевшись на кровать.
Говоря, Алевтина раздевалась. Делала она это долго, и, когда разделась, на кровати вырос целый ворох кофт, платков и платочков, которые она надевала, выходя на мороз.
Юлька следила за ней сухими сердитыми глазами.
— Вот тебе письмо заказное, — сказала она.
Взгляд Алевтины метнулся к белому квадрату на столе. Не читая, она догадалась, что это такое, по штампу на конверте.
— Достукалась, — сказала Юлька. — Теперь яблоками торгуешь? Собирай-ка ты свои манатки да проваливай отсюда.
Алевтина растерялась.
— Да ты что? Некуда мне идти! Совсем даже некуда, — запричитала она и трясущимися руками принялась прятать повестку под кофту. — Штрафанут теперича, как пить дать.
— Иди к своей товарке, — грубо оборвала ее Юлька. — С ней яблоками торговала, туда и валяй!..
— Торговала… Забрали они мои яблоки. Чтоб они подавились! И никуда я не пойду, хоть гони ты меня. Куда мне уходить в мороз, на ночь глядя, да под самый Новый год… — всхлипнула она. — Сама уеду в Армавир, как потеплеет. Сказывают, и жизнь там полегче, и мужчин свободных много. Куплю домишко, хозяйство будет, и мужик найдется… А теперича куда же мне уходить, когда Лизавета в больнице. Комендант не дозволит ей жить с ребенком в общежитии, а на казенные квартиры, сама знаешь, какие очередя. Как выпишется Лизавета, отпуск возьму, помогу ей первое время.
Юлька молчала. Ей было удивительно в слезливом потоке слов Алевтины уловить нотки тоски одинокого, ушибленного жизнью человека. «Черт с ней, пусть живет», — устало подумала она.
Второго января у Наташи начиналась сессия в финансово-экономическом институте. Она только изредка, по пути в библиотеку, могла заходить в родильный дом с передачей для Лизы.
Раза два Юлька встречала вместе Бондаренчиху и Алевтину. У них царило полное согласие. Горпина что-то рассказывала своим певучим голосом, распоряжалась. Алевтина поддакивала и с необычной для нее старательностью выполняла любое распоряжение Горпины. Каждый вечер Алевтина, нагруженная тяжелыми сумками, ходила к проходной.
Не из особой привязанности к ребятам из бригады таскала Алевтина каждый вечер эти сумки. Все дело было в Горпине. Алевтина прилипла к ней своим переменчивым, нестойким сердцем. Бывают такие люди, которым нужен более сильный по характеру человек, и они ищут его.
А ребята жали вовсю. Уже опробовали гидравлику, собрали корпус, изготовили несколько запчастей на всякий случай. Оставалось выточить и обработать зажимные кулаки. Сталь «полумагнитка» для них была получена, но обыкновенные резцы не брали ее. Быстров сказал, что в инструменталке есть специальные резцы, и приказал Цыганкову выдать их бригаде.
Андрея, не спавшего две ночи подряд, Куракин и Жорка уговорили идти домой. В инструменталку отправился Пашка. Цыганков подписал требование, но Куракин вернулся без резцов.
— Вы же сами распорядились отдать их, — оправдывался перед мастером кладовщик.
— Да ты что, спятил? Кто приказал? Кому отдать? — изумился Цыганков.
Кладовщик нес какую-то чепуху. Цыганков разозлился не на шутку:
— Ты, старый хрен, хоть роди, но резцы чтобы были через десять минут!
— Да я что… — заморгал кладовщик. — Пришел, говорит: «Дай, дед, резцы. Работа встала». Ну, а я что, зверь, что ли? Пол-литра, правда, он сунул мне. До сих пор стоит, если не усохла.
— Какие пол-литра?! — заорал в бешенстве Цыганков. — Кто это пришел к тебе? Что ты мелешь?
— Я не мелю… — кладовщик обиделся, подозвал Чекмарева, сказал нараспев: — Гаврила, а Гаврила, отдай резцы. Куда ты их девал?
Пашка не выдержал:
— Сволочи!.. Ну и сволочи!..
Цыганков, рукой отодвинув с дороги кладовщика, подошел к Чекмареву:
— Сколько ты резцов у него взял?
— Ничего я не брал! — огрызнулся Гаврила. — Болтает спьяна!
Цыганков, брезгливо пятясь от Чекмарева, сказал Куракину:
— Идите. Я найду вам эти резцы. Самое большее через час.
Юлька с ненавистью смотрела на плоский затылок Чекмарева, на его прыщеватые, побелевшие от волнения уши. Вспомнила, каким было его лицо, когда он недавно ругался с Куракиным, и подумала: «Гадина».
После смены в цехе выдавали зарплату. Чекмарев получил деньги и старательно пересчитывал их. Юлька, стискивая в кулаке получку, подошла к нему вплотную. Чекмарев безразлично посмотрел на нее.
— С самого начала я не верила тебе, Гаврила. С первых дней моей работы здесь не верила, — сказала она.
Но Чекмарев, вместо того чтобы обидеться или выругаться, вдруг улыбнулся и подмигнул Юльке:
— Сколько ты получила сегодня?
Юлька, не ожидавшая такого оборота, машинально ответила:
— Шестьсот пятьдесят…
— А аванс?
— Четыреста.
— Итого, стало быть, тысячу пятьдесят за месяц. Гаврила не переставал улыбаться. Он и в хорошие-то дни никому так не улыбался.
— А выработку вашей бригады ты не помнишь? Процент какой?
— Сто один и восемь, — чувствуя, как кровь отливает от лица, ответила Юлька.