Когда нам семнадцать

Александровский Виктор Николаевич

— Ты, парень, поменьше бы в окошко заглядывал, — покрикивала на меня Зина. — Испытания ведь… За девятый класс.

А я, сидя над учебниками, не в силах был отогнать назойливые думы.

К чувству тревоги — как-то пройдут экзамены! — примешивалось какое-то смутное, безотчетное беспокойство. Наконец я понял из-за чего. Пушка! Спрятав ее, мы как бы бросили негласный вызов директору.

По ночам, когда небо тревожилось заревом лесных пожаров и в окно влетал тягучий запах гари, воображение рисовало самые невероятные картины. Вот о нашей проделке узнает Ковборин и сообщает в уголовный розыск. «Зачем

спрятали пушку?» — спросят…

Однажды, когда я чуть не в десятый раз представил себе эту картину, Павел как бы невзначай спросил меня:

— Слышал я, будто ваш Маклаков в гараж ходил.

— В какой гараж?

— Да в наш, заводской. Искал того шофера, что пушку вашу отвозил… К чему бы это?

Вот, вот, начинается…

Чего добивался Маклаков, сказать трудно. Последнее время он неожиданно подобрел и даже разговаривал с Вовкой. Разнюхал? Разузнал про нашу тайну? Может быть, пушки в том месте уже и нет?

Всю ночь я не мог заснуть. Как только пропели петухи и рассвело, я вышел из дому. Утренний холодок бодрил, я ускорил шаг.

Вот знакомая улочка, погруженная в сонливую тишину. В разрыве между домишками — длинный забор, в нем — меченая доска. Стоит ее отвернуть — и открывается нутро сарая, примыкающего вплотную к забору.

Метку на заборе я нашел без труда, огляделся, прилег. Все, кажется, шло, как и в те разы, когда подходила моя очередь проведывать пушку. Я взялся за нижний конец доски, потянул на себя, и вдруг в сарае послышались шорохи. Меня бросило в жар: «Кто-то есть!» Затаив дыхание, я прислушался… На другой стороне улицы по-утреннему задорно пропел петух… Золотистый луч солнца коснулся столбика забора. «Не век же лежать тут», — решил я и снова потянул доску. Зашуршала бумага, в которую была упрятала пушка, но тут же все стихло. Я вгляделся в открывшуюся мне темноту сарая. Вот вырисовывается краешек брезента, которым мы прикрыли лафет. Брезент на том же месте, значит, и пушка должна быть здесь. Но что это? Я всмотрелся пристальней и среди вороха старых вещей, принесенных в сарай с клубной сцены для маскировки пушки, увидел неподвижный человеческий силуэт. Я окаменел, как и тот неизвестный… Когда прошел шум в ушах и я овладел собой, опустил конец доски и поднялся. Надо было немедленно предупредить ребят.

В доме Русановых еще спали. Однако на мой стук из приоткрытой двери показалась седенькая бородка Виталия Львовича, отца Игоря. У профессора было твердое правило вставать рано поутру. Оказалось, что Игорь тоже давно уже встал и ушел испытывать свои водяные лыжи на ангарскую протоку. «Нашел время для опытов!» — подосадовал я и, не теряя времени, отправился на реку.

Мне по-прежнему не верилось, что из сумасбродной затеи Игоря может получиться толк. Однако то, что я увидел, отвлекло меня на короткое время от неприятных мыслей. Игорь проводил свои «опыты» в мелкой и тихой заводи Ангары. Стоя на длинных коробчатых поплавках, окрашенных в зеленоватый цвет, он пытался раскатиться по воде. Но получалось у него это плохо. Лыжи, напоминающие обрубки шпал, подвертывались или расходились в стороны, и изобретателю приходилось принимать самые невообразимые позы, чтобы как-то сохранить равновесие.

Увидев меня, Игорь хотел было сделать молодцеватый шаг, но чуть не нырнул в воду.

— Ну как? —

спросил он, приставая к берегу. Лицо его горело — от возбуждения и от затраченных усилий.

— Молодец! — ответил я, придерживая Игоря за руку. — Только ты быстрее, дело есть…

Но Игорь не слушал меня. Отстегивая на ногах ремешки, он не переставал говорить о лыжах.

— Суть в том, Лешка, чтобы на таких лыжах можно было действительно ходить по воде. — Он, не торопясь, вытер лицо платком, потом прыгнул на берег, не обращая никакого внимания на мое нетерпение. — Захотел путешествовать по Байкалу, надел лыжи и шагай!

— У меня же к тебе спешное дело, — уже сердясь, снова начал я.

— Погоди, Лешка!.. И еще хорошо, что я испытываю лыжи утром, никто не видит.

— Черт бы побрал тебя и твои лыжи! — заорал я. — Наша пушка в опасности! — И я сбивчиво, торопливо рассказал о том, что видел в сарае.

— Шорохи были сильные? — спросил Игорь, присаживаясь на кончик лыжи.

— Подходящие.

— А визг?

— Какой визг?

— Ну, крысиный, — пояснил он, счищая щепочкой с брюк пятна зеленой краски.

— Ты обалдел от своих лыж или смеешься? Я же говорю, что там был человек. Понимаешь, человек! Все пропало!

— Человек? — Игорь почему-то ухмыльнулся. — Он справа стоял или с другой стороны, твой человек?

— Справа.

— И смотрел прямо на тебя?

— Прямо.

— И на меня так же смотрел, — не проявляя никакого беспокойства, сказал Игорь. — Это Аполлон Бельведерский с отломанным носом. Его выбросили из клуба, а я подобрал и перетащил в сарай… Вроде пугала для таких, как ты.

— Что? — упавшим голосом спросил я. — Ну да…

— Вот те «ну да»!

— А шорохи?

— Шорохи крысиные. Тоже лично установил. Во время дежурства. А вообще, сказал бы я тебе и Кочке…

— Что сказал бы? — насторожился я.

— С ума вы сошли с этой пушкой! Кочка всю пыль из папок в архиве вытрясла. Максим Петрович, наверно, ради шутки помянул этот архив, а она всерьез взялась.

— Ну и что же, правильно! Ведь партизанская пушка.

— А Ковборин что сказал, слышал? Нет уж, лучше я своими лыжами буду заниматься — дело верное.

— А с пушкой как же?

— Ее на переплав, в вагранку. И хватит в детские игры играть.

— Ты… ты предатель! — сказал я и пошел прочь.

Обернувшись назад, я увидел, как Игорь, подхватив под руки лыжи, торопливо поволок их по гальке, стараясь догнать меня. А я шел и злился: на Игоря, на себя, на Аполлона Бельведерского с отбитым носом…

До косогора дошли молча. Тропинка повела вверх. И тут почти над головой раздался знакомый радостный голос:

— А-ле-ша! И-горь!

Тоня стояла на краю косогора и махала нам какой-то папкой.

— Ой, молодцы-то вы какие, что я вас нашла! — Тоня, выбежав вперед, заторопила: — Поднимайтесь быстрее!

Мы вскарабкались наверх. Кочка уселась на лыжину.

— Глядите! — раскрыла она папку.

Перед нами лежало два листка бумаги. На первом из них был нарисован круг с условно обозначенными деревьями, в центре — кружочек с черточкой, а пониже кружка стояла надпись: «Наводчик Степан Зотов». Второй листок был копией какого-то документа.

— Читай, читай! — уставилась на меня горящими глазами Тоня.