Когда наступает рассвет
Шрифт:
Проходя мимо ограды Летнего сада, Домна с детским любопытством прислушивалась, как в зелени цветущих лип перекликались разноголосые пичужки. На мостовой кокетливо прыгала невесть откуда залетевшая сюда бойкая трясогузка. Глядя на маленькую птичку, Домна вспоминала широкие просторы родной пармы.
На вокзал Домну провожали супруги Ткачевы и Ксюша. В трамвае Иван Петрович, пристроив у ног котомку девушки, говорил глуховатым голосом:
— Не беспокойся, поможем сесть в
— Соскучилась очень, — ответила Домна.
— Еще бы, — сказала Груня, заботливо поправляя на голове Домны красную косынку. — Жила ты у нас вроде дочки. Не осуждай нас, Домнушка, коли чем обидели.
— И вы не осуждайте меня за беспокойство. Жила у вас как дома. Спасибо тебе, Груня, и вам, Иван Петрович. Всегда буду вспоминать, сколько вы сделали мне добра.
Ткачев по-отцовски потрепал ее по плечу, ласково сказал:
— Ничем ты нам не обязана. Всегда рады принять тебя снова. Будем рады и твоим письмам. Передай наш привет твоим домашним… Пиши, как устроишься там. Обязательно напиши!
— И мне не забудь написать, как приедешь, Домнушка, — слегка дернув подружку за рукав жакетки, попросила Ксюша.
— Напишу, Ксюша. Ведь я без вас тоже скучать буду… — тихо сказала Домна.
Некоторое время все молчали. Ткачев сказал с грустью:
— Вот так и разлетимся по разным местам. Сегодня Домну провожаем, а через несколько дней и мне надо собираться в дорогу.
Утром Иван Петрович предупредил, что на днях он выезжает с продовольственным отрядом на юг страны собирать хлеб для голодающего Петрограда.
Ткачев помолчал в раздумье и спросил:
— Видели сегодня в газете правительственное воззвание? Нет? В Москве объявлено военное положение: раскрыт заговор эсеров и монархистов. А на Дону поднял восстание генерал Краснов. Знаю его, собаку. Осенью он шел на Петроград, да попался в плен. Надо было с ним кончать. А мы выпустили. Поблагородничали… Вот он и поблагодарил, поднял восстание. Так-то, Домнушка. Думаю, и там, куда ты едешь, разгорится борьба не на жизнь, а на смерть.
— Что ты, Ваня! У них там край лесной, тихий! — возразила Груня. — Не пугай девушку.
— Я и не пугаю. Только ведь и там у них есть богатеи. А они везде одинаковы. Новая власть решила лишить их сытой жизни, награбленного богатства. Что же они, так просто и смирятся?
Ткачев вынул из кармана пиджака аккуратно сложенную газету:
— Мне она не нужна. А если понадобится, еще смогу достать. А в вагоне где ты ее возьмешь?.. Ну вот, кажется, подъезжаем! — взглянув в окно, добавил он. — Давайте собираться! Скоро нам выходить.
Домна развернула газету. На первой странице крупным шрифтом напечатано воззвание Совета Народных Комиссаров. Оно начиналось словами:
«Рабочие и крестьяне! Честные трудящиеся граждане всей России. Настали самые трудные недели…»
— Спасибо вам, Иван Петрович! — сказала она, убирая газету. — Почитаю в вагоне.
— И другим не забудь показать! Пусть все читают. Это надо знать каждому!
У Николаевского вокзала толкучка оглушила
— Мешочники! — презрительно буркнул под нос Ткачев. — Порыться у них в мешках, там и масло найдешь, и крупу. У спекулянтов все есть, а народ голодает.
— Ни стыда, ни совести у них! — с раздражением сказала Груня. — Уж я-то их знаю: все, что было у нас в доме, перетаскала на рынок, этим вот… Позабирать бы всех…
— Забирают, ловят! — возразил Ткачев. — Разве всех пересажаешь? Смотри, их сколько, словно клопов, повылазило из щелей.
Людской поток вынес наконец Домну и провожающих на перрон. Тут сутолока была еще больше. У вагонов образовалась настоящая давка. Людей, стремившихся попасть на поезд, было слишком много. Стремясь занять лучшее место, без стеснения толкаясь, крича, переругиваясь с проводниками, люди напирали, силой втискиваясь в вагон.
— Эй, ворона! Что рот разинула, дай пройти с вещами! — крикнул почти в ухо Домне носильщик с двумя солидными чемоданами на ремне через плечо и с узлами, картонками, дорожной сумкой в руках.
Домна посторонилась и увидела своих старых хозяев — архитектора Космортова с женой. Космортов деятельно помогал жене и даме с тремя детьми пройти в вагон. Дама держалась с холодным высокомерием, словно не замечая окружающего. Она была на вид очень моложава, хотя дети у нее были не маленькие. Старшему мальчику лет пятнадцать, второму года на два меньше, девочке лет одиннадцать.
— Софи, проходи в вагон! Ольга Львовна, разрешите, я помогу вам подняться на ступеньку! Позвольте вашу руку! — озабоченно хлопотал Космортов.
— Олег! Глеб! Что же вы смотрите? Помогите Галочке взобраться на ступеньку! — властным голосом говорила мальчикам их мать. — Михаил Кондратьевич, побеспокойтесь, пожалуйста, о моем багаже! Распорядитесь, чтобы доставили в наше купе! Милая Софи, что с вами? У вас такое измученное лицо.
— Ах, я безумно устала! Мишель, где моя сумочка? Там веер, будь добр, достань. Ах какой здесь шум! И куда нас понесло? — Приставив пальчики к вискам, жена архитектора болезненно сморщилась. — У меня начинается мигрень. Мишель, где ты?
— Я здесь, дорогая. Проходите быстрее в вагон, наше — пятое купе. Ольга Львовна, не волнуйтесь за багаж, все будет в порядке, — успокаивал представительную даму Космортов, вытирая пот со лба. — Эй, носильщик, вещи неси в пятое купе! Да, черт побери, шевелись, скоро поезд тронется!
Космортов был одет по-дорожному, в полувоенном костюме, в ботинках с крагами и с флягой на боку. С незнакомой дамой он держался почтительно, даже подобострастно, мгновенно выполняя каждое ее желание. Видно, это была птица особого полета. Домна слышала, как кричал Космортов, отталкивая от дверей наседающих пассажиров: