Когда наступает рассвет
Шрифт:
Домне нравился этот сердечный человек, судя по его рукам со следами окалины — кузнец или слесарь.
К ним подошел грязный, нечесаный подросток в лохмотьях и запел тонким голосом:
Трансвааль, Трансвааль! Страна моя. Ты вся горишь в огне…Было ему лет девять. Прямо на голое, худенькое тело накинут пиджак, видимо с плеча массивного высокого мужчины, подпоясан веревкой, рукава закатаны.
— Брысь, паршивец! Уходи, уходи отсюда! — замахала руками хозяйка мешков. — Гоните его, поганца, натрясет тут вшей. Гляди, как бы чего не свистнул.
Домна спросила мальчугана, чей он, и откуда, и куда едет?
— Ничейный я, — глядя в сторону, угрюмо ответил мальчик. — Один я, сирота.
— А где отец?
— На войне убили.
— А мама?
— Умерла… От тифа.
Домна разломила горбушку хлеба пополам, напоила паренька кипятком, потом долго прислушивалась, напряженно пытаясь уловить звучащий в конце вагона надтреснутый детский голосок.
Уставшие пассажиры притихли. Кое-кто задремал.
Поправляя жакетку, Домна нащупала газету, что дал ей Ткачев. Развернула ее. «Рабочие и крестьяне! Честные трудящиеся граждане всей России! — прочитала она. — Настали самые трудные недели. В городах и во многих губерниях истощенной страны не хватает хлеба… Корниловцы, кадеты, правые эсеры, белогвардейцы, саботажники объединились в тесный союз между собой и с иностранными агентами. Клевета, ложь, провокация, подкуп, заговор являются их средствами борьбы…
В эти трудные дни Совет Народных Комиссаров считает необходимым прибегнуть к чрезвычайным мерам для прокормления голодающих рабочих и крестьян и для сокрушения врагов народа, покушающихся на Советскую республику.
Дело идет прежде всего о хлебе насущном.
Нужно вырвать его из цепких рук кулаков и спекулянтов. Не только земля и фабрики, но и хлеб должен быть общенародным достоянием…
Вперед к последнему бою и к окончательной победе!»
Домна вспомнила, как год назад, в весенний день, она стояла на площади у Финляндского вокзала.
И опять почувствовала радость, которой жила тогда вся огромная площадь, заполненная народом. «Ленин… Наш Ленин…» Как ни тяжела жизнь, а вот вспомнишь, что есть на свете наш Ленин, и потеплеет в груди…
Оказалось, что многие уже читали воззвание или слышали о нем. Завязалась оживленная беседа.
— А я-то думал — войне конец, замирились с немцем, примемся страну вызволять из нужды! — негромко говорил рабочий.
— А видно, кой-кому мало еще людской кровушки.
— В Москве, между прочим, военное положение, — сказал мужчина с верхней полки.
Домна вскинула на него глаза. Мастеровой тоже посмотрел, приподняв бровь, ответил спокойно:
—
— Что эсеры, что монархисты или меньшевики, — поддержал его солдат с костылем, — одна благодать. Продажные души.
Солдат из Маджи, свесившись с багажной полки, добавил:
— Знаем их! Выбьем зубы белогвардейской сволочи.
— Но ведь это будет началом гражданской войны, — сказал мужчина с верхней полки.
— А она уже идет.
— Не надо было разгонять Учредительное собрание, — назидательно сказал пассажир в рубашке навыпуск.
— А зачем оно нужно? Чтобы Керенский со своей братией уселся на нашем горбу?
— Между прочим, не слыхали, братцы, куда он девался, Керенский? — неожиданно спросил Ардальон Исаков с багажной полки.
— За границу сбежал, жену бросил и смылся с ее двоюродной сестрой. Свежинки захотел.
— Как же он смог сбежать?
— Обманул всех, собачья кровь, переоделся в бабье платье и был таков!
— В платье сестры милосердия! — уточнил пассажир с верхней полки.
Домна задумалась. Не раз в доме Космортовых она слышала имя Ольги Львовны — жены Керенского. В юности хозяйка, Софья Львовна, училась вместе с Керенской и очень гордилась знакомством с ней.
Все умолкли. Мужчины усиленно задымили цигарками. От крепкого махорочного дыма у Домны запершило в горле, и она закашлялась.
Пассажир в рубашке навыпуск сказал:
— Нельзя ли перестать курить, а то мы все тут скоро будем походить на копченых сигов. Да и женщин надо уважать наконец.
— Можно окошко открыть! — предложил раненый солдат, но тот, на верхней полке, испугавшись пыли, запротестовал. Продолжая спор, он стал доказывать, что восстания и заговоры ни с того ни с сего не возникают.
— На все есть причины, — убеждал он. — И еще неизвестно, чем все кончится.
— Разгромом всей белой нечисти, — твердо сказал рабочий.
Поезд из Петрограда на Вологду шел медленно, часто останавливаясь в пути.
От Вологды до Вятки пассажирский состав тащился несколько дней. Это было мучительное путешествие.
О Вятке Домна еще в детстве много наслышалась от матери. Усть-сысольские торговцы отсюда вывозили разные товары и наживались на перепродаже вятских тарантасов, расписных дуг, венских гармоник, тальянок с бубенцами, валяной и кожаной обуви, детских игрушек, губных гармошек, дудочек с петушками, нарядных кукол, которыми так и не привелось Домне поиграть в детстве.
Многое увидела Домна в пути, увидела разруху и запустение. Увидела поезда, увидела, как на станциях толкались поднятые голодом с нажитых мест оборванные люди, раненые, бездомные сироты.