Когда наступает рассвет
Шрифт:
— Значит, будут они?..
— Кто? Беляки? Если перебежчики не соврали — надо ждать. Думаю, говорили правду. Все данные говорят за это. Мы Прокушеву хорошую ловушку тут приготовили. Как ты считаешь?
— Пусть попробует сунуться!
— Тебе самой-то не боязно?
— Чего мне бояться? Я не одна, чай, вон нас сколько!
— И еще красноармейцы идут на помощь. Уже скоро будут здесь. Главное, удержаться до их прибытия. А там… — Ну, кончай дела и ложись. А мне к другим надо заглянуть. Проверить хочу, как отдыхают бойцы. Спать, спать! — повелительно
Домна расстелила шинель на широкой сосновой лавке, сунула под голову котомку, положила ружье рядом и, не раздеваясь, легла.
Было еще темно, когда партизан подняли по тревоге.
Домна одной из первых вскочила, быстро надела шинель. Подпоясалась солдатским ремнем.
— Выходи строиться! — поторапливал бойцов Кузьмич.
Все уже были готовы, только один из бойцов замешкался, что-то разыскивая у печки.
— Гичев! Все тебя ждут. Долго ты?
— Проклятые рукавицы запропастились. Не найду.
— Вот бери, — протянула ему рукавицы Домна. — Я их починила.
Боец с благодарностью улыбнулся. Домна, перекинув через — плечо сумку сандружинницы и схватив ружье, уже выходила вслед за бойцами своего отделения на улицу.
У штаба царило оживление. В окнах горели огни. Очевидно, здесь не спали всю ночь, готовясь к предстоящему бою. По крутой лестнице то и дело вбегали и спускались люди: командиры боевых групп, разведчики с донесениями.
Получив боевой приказ, командиры подразделений быстро отвели своих бойцов на боевые позиции.
Внизу под горой темнел лес. Там пока было тихо и безлюдно. Здесь же, на угоре, где вдоль всего широкого заснеженного гребня Чукаибской горы отрыты и замаскированы окопы, иногда раздавались приглушенные звуки команд, слышались торопливые шаги замешкавшихся бойцов, осторожное покашливание.
У Домны после быстрого броска к месту обороны учащенно стучало сердце. Отдышавшись, она сняла холщовую сумку с бинтами, положила ружье на бруствер и стала устраиваться поудобнее. Девушка сложила в кучку патроны, чтобы и не мешали, и были под рукой, смахнула с бруствера выпавший ночью легкий пушистый снежок.
В синих предутренних сумерках стала вырисовываться линия окопов по белому склону горы, занесенная снегом изгородь под горой и раскиданные там и сям по широкому снежному полю кустарники. Резче обозначились контуры дальней опушки леса. Но как ни напрягала Домна зрение, ничего подозрительного не могла обнаружить. Опушка леса, откуда ожидалась вражеская атака, продолжала оставаться безлюдной.
По вырытой для связи траншее пришел Исаков.
— С добрым утречком, Ваня. А я прибежал узнать, кто мой сосед справа. Расположился вон там, у старой изгороди… Наблюдаешь? Заметила чего-нибудь?
— Пока нет, еще плохо видно, — отозвалась Домна.
— Скоро рассветет, тогда веселее будет. Начнется…
— Скорее бы! — Как и все в отряде, она теперь жила одним желанием: начать бой. — Пусть начинается!
—
— Нет.
— Стрелять коли придется, не торопись, не спеши.
— Знаю.
— Бой будет пожарче, чем тогда в лесу. Но ты не бойся. Позиция у нас что надо. С этой горы мы их всех перещелкаем, как воробьев! Ты не волнуйся.
— А я волнуюсь не больше твоего!
Домна устала напряженно вглядываться в предрассветную серую мглу и решила дать короткий отдых глазам. Повернувшись к Исакову, она рассказывала, как недавно ходила в разведку:
— Знаешь, чуть не попала им в лапы!
— «Чуть» на войне не считается! — приседая поглубже на дно окопа и закуривая в кулак, заметил Исаков.
— Ночью постучалась к одной… Знала я, что она жена коммуниста. Пустила к себе в избу. Одна в доме. Дети спят на полатях. Муж у нее где-то в России. Стала, значит, я расспрашивать ее про белых… На столе коптилка чадит, окна занавешены. И вдруг в дверь застучали, забарабанили. Хозяйка перепугалась. «Что будем делать?» — спрашивает. Врать не буду, струхнула и я. Попалась, думаю, в мышеловку. «Иди, говорю, открой дверь. А я спрячусь за занавеской». — «Может, лучше в голбец?» — советует она. «Нет, туда они обязательно заглянут!» Юркнула за занавеску у печки, присела за кадушку с водой, затаила дыхание.
— Ну и как дальше? — поинтересовался Исаков.
— Трое зашли. Белый патруль. Брякнули прикладами об пол, заорали: «Почему огонь горит?» Дети проснулись, разревелись с перепугу. «На двор выходила по нужде, затем и зажгла!» — отвечает хозяйка. «Есть в доме чужой?» — слышу, спрашивают белые. «Никого нет, одна я с детишками», — отвечает. «А не врешь, паскуда? Найдем кого — берегись! Спалим ваше поганое гнездо и самих в огонь побросаем!» — пригрозили бандюги и давай шарить в избе, на печке, в голбце. Сени и сарай обыскали. А за занавеску заглянуть не догадались. — Домна негромко рассмеялась и вдруг сказала сурово — Я бы их прикокнула, револьвер держала наготове.
— С револьвером была?
— А как без него в разведку?
— Понятно. Так и ушли они ни с чем?
— Потребовали накормить. Нажрались, накурились и, поизмывавшись над перепуганной хозяйкой, убрались.
— Нелегкое дело ходить в разведку! — с уважением сказал Исаков. После столкновения у завала его словно подменили. С Домной он теперь разговаривал без заигрывания, как с товарищем, которого уважает. Уходя на свое место, он сказал — Если что понадобится, гаркни! Я буду у пулемета…
Ночная мгла постепенно рассеивалась. Воздух светлел, отстаивался, как вода от мути. Теперь хорошо проглядывалась местность впереди и по сторонам.
Деревня все еще, казалось, не проснулась ото сна. Никакого движения в ней не было заметно.
Вдруг где-то далеко у мельницы глухо прогремел выстрел. Через некоторое время с той же стороны раздалось еще несколько ружейных выстрелов. Затем грохнул разрыв ручной гранаты. Застрекотал пулемет. Домна знала, у партизан на заставе пулемета нет. Значит, белые.