Когда наступает рассвет
Шрифт:
— Промой волосы! Добрый щелок удался.
— А вы что, без мыла моетесь? — поинтересовалась Домна.
— Отколь его взять? — сокрушенно вздохнула черноволосая молодуха с точеными круглыми плечами и с круглым разомлевшим лицом. Распустив густые волосы, она склонила голову к шайке, собираясь ее мыть.
— Берите, мойтесь моим, а я полезу на верхний полок погреться… — сказала Домна.
Она с наслаждением растянулась на полке, немного полежала.
— Ничего, бабоньки! Прогоним белых, снова заживем по-настоящему. И мыло будет, и все, — сказала Домна.
—
— Дождемся ли?
Судача о пятом-десятом, женщины мылись, натирали друг другу спины, сами незаметно «поглядывали на полок, где лежала девушка. Телом ладная. Кожа нежная, словно в молоке выкупана. Но не было на ней нательного крестика. Это вызывало недоумение.
— Ты замужняя? — наконец обратилась к партизанке одна из пожилых женщин.
— Недосуг было мужа найти, — отшутилась Домна.
— А крестик… потеряла?
— Не ношу.
— Как же? Поди, крещеная же?
— Мама сказывала, что меня крестила. И носила я крест, а теперь перестала. Люди, которые умнее нас, говорят: ни бога, ни черта нет, одни поповские сказки. Так оно и есть, бабоньки. Неверующая я. Теперь не неволят: хочешь верить в бога — веруй, молись, а не хочешь — твое дело… Нельзя плеснуть на каменку ковшичек? Хочется веничком похлестаться.
— Давай попарю тебя, — вызвалась молодайка с розовым круглым лицом. Она плеснула на каменку добрый черпак воды, в клубах сухого, горячего пара забралась к Домне и сказала — Подставляй спину! Не бойся, не захлещу!
И пошла, и пошла орудовать веником, да так умело, что разомлевшая от жары Домна не успевала подставлять плечи, спину, бока. От удовольствия она даже постанывала.
— Не угорите вы там, бедовые? — встревожились сидевшие внизу женщины. Они уже не чуждались Домны. Моясь внизу, продолжали свои незатейливые разговоры.
После бани Домна сразу побежала в санчасть к Пете Игнатову. В живых Петю она уже не застала.
С окаменевшим сердцем вернулась Домна на квартиру, она не могла простить себе, что не была рядом с Петей в последние его минуты. Дома она принялась чистить ружье, перебрала патроны в подсумке, при вела в порядок котомку, чтобы по тревоге, не мешкая, явиться в боевой готовности. Но отвлечься от тяжелых мыслей не могла.
Бойцы, расположившиеся вповалку на полу, давно уже храпели, а Домна, чувствуя, что не заснет, помогла хозяйке прибраться в доме, затем подсела к столу и при свете коптилки стала пришивать пуговицу к гимнастерке.
Хозяйка, управившись с домашними хлопотами, собралась лезть на печку. Она предложила участливо:
— Хватит уж тебе, милая, возиться… Ох, война! Девок и тех в солдатские штаны одела… Иди на — печку, ладушка, вместе спать будем.
— Спасибо, хозяюшка! На лавке переночую, — негромко ответила Домна, боясь потревожить спящих товарищей. — Нас ночью могут поднять. Не бойся, высплюсь и на лавке. Мне не привыкать.
Домна перекусила зубами нитку, прислушалась к сонному бормотанью спящих, проверила
А сна все не было. Домна взяла сумку сандружинницы и стала перебирать бинты.
Любила она вот так, когда кругом все стихнет, сидеть за работой, углубившись в свои мысли. Сегодня на сердце было нехорошо, невозможно было поверить, что она никогда больше не увидит Петю Игнатова. Санитарная сумка наводила ее на грустные размышления. Кому-то придется перевязывать раны завтра?..
Спят ее товарищи, не ведая, что может случиться с каждым из них через несколько часов. Может быть, эта ночь для кого-то будет последней.
И снова встал перед глазами Петя Игнатов.
…Еще свежо было в ее памяти, как они впервые встретились в городском клубе, как ходили на митинги, бывали на праздничных вечерах. В Усть-Сысольске стоял тогда штаб войск Пинего-Печорского края. В политотделе работал бойкий и энергичный русский паренек Знаменский, руководил работой среди молодежи. Знаменский организовал молодежный струнный оркестр. Пете полюбилась балалайка, он с ней не расставался.
Потом в городе организовалась комсомольская ячейка. Домна с Петей первыми подали заявления и были безмерно счастливы, когда их приняли. Работы было по горло: собрания, репетиции, вечера с музыкой и танцами! И голос Пети обычно на них раздавался громче всех. Еще и сейчас звучал в ушах Домны его жизнерадостный смех…
А когда налетели белобандиты и в городе организовался партизанский отряд, Петя настоял, чтобы взяли в отряд и его. Как радовался этот синеглазый паренек, когда надел военную форму и ему вручили старую японскую винтовку с блестящим, как охотничий нож, штыком! Игнатов не успел еще вырасти, и приклад винтовки, когда он брал ее на ремень, едва не волочился по земле. Но это его не огорчало. Как и для Домны, защита революции в те дни стала для Пети самым важным делом.
И вот Игнатова нет. И ничего нельзя изменить.
Не такая ли судьба ожидает и ее, Домну? Что ж, может быть, и так. Чего бояться? «Кроме матери да сестры, мне жалеть некого… — размышляла она. — Но нет, я буду жить долго. Ни штык, ни пуля меня не возьмут. И будет у меня любимый муж, будут дети, все будет!..»
Неожиданно на пороге появился председатель ревкома Маегов. Он осторожно закрыл за собой дверь, чтобы не разбудить спящих бойцов.
— Почему не спишь, Каликова? — спросил он, стряхивая снег с папахи.
— Не могу заснуть, товарищ командир. Петю Игнатова жалко очень. Вот дело себе нашла: порванную рукавицу зачинила, — вполголоса сказала Домна. — Садитесь, отдыхайте!
Предревкома сел на лавку, вынул из нагрудного кармана гимнастерки папиросу, хотел прикурить от коптилки, однако не решился. В избе спало порядком народу, воздух и без того был спертым.
— Все наши налицо? — спросил он.
— Все дома… А вернулись разведчики?
— Вернулись… Они не застали Прокушева. Успел, подлец, уехать… Привезли зачем-то гармонь… А спать все равно надо. Отдохни. Завтра трудный день.