Шрифт:
Пролог
День догорал над холмами. Горячий воздух был неподвижен, от раскалившейся за день земли поднимался жар. Все краски были блеклыми, приглушенными. Даже закат казался неярким. Как будто все выцвело под беспощадным солнцем.
Лето в Милине часто бывало жарким, но нынешняя жара казалась совершенно невыносимой. Безжалостный зной выжег землю до звона. Проходя по деревням, Дин Гуанчжи не раз слышал тревожные разговоры о засухе. А где засуха – там и неурожай. Где неурожай – там и голод. А что может быть для крестьянина страшнее? Именно поэтому полнились встревоженными людьми храмы богов. Люди не скупились на молитвы и подношения, у алтарей клубами вился синеватый
Дин Гуанчжи отер лоб рукавом и отмерил из фляги два небольших глотка степлившейся воды. Солнце уже опустилось за холмы, но за день так прокалило окрестности, что вечер не приносил ни облегчения, ни прохлады. По-прежнему даже слабый ветерок не тревожил плотный горячий воздух. На Милин опускалась еще одна безысходно жаркая ночь.
Обширная чуть всхолмленная равнина замерла в мертвом молчании. Ни единого звука. Никакого признака движения, кроме одиноко бредущей человеческой фигуры. Не знай Дин Гуанчжи, что до ближайшей деревни всего около половины дня пути, с легкостью можно было бы вообразить, что он оказался где-то посреди сухих земель Западного Юй, о которых рассказывали порой торговцы, имеющие дело с варварами лай.
Дин Гуанчжи догадывался, почему эта обширная местность в таком забросе. Слишком неблагоприятным для людей было это место. Течение потоков здесь было затруднено, и это не несло ничего хорошего. Чтобы польститься на это место, нужно быть или сущеглупым дураком, или доведенным до полного отчаяния изгнанником, или же безмерным гордецом, самонадеянно пренебрегающим законами благополучия.
Жу Яньхэ, государь Великой Цюнцзе, не был ни дураком, ни изгнанником. Возможно, он был не лишен зерна безумия. Но вот в чем сходились все древние хроники и предания, так это в том, что он был гордецом, не терпящим ничьего мнения, если оно не совпадало с его собственным. Он настолько привык бороться с врагами и самой судьбой, что приказал построить себе гробницу в бесплодных холмах Милиня, поскольку вопреки всем считал это место счастливым для себя. Именно здесь он одержал самую великую из своих побед, создав Великую Цюнцзе, и первым из правителей Срединных Земель провозгласил себя наследником канувшей в легенды Яшмовой Ганьдэ.
Только вот триумф созданной им державы был недолгим. Не прошло и четверти века после его смерти, как Великую Цюнцзе разорвали междоусобицы, а с севера хлынули полчища хошу, которых вели Меняющие Облик. Срединная Земля утонула в череде кровопролитий, величественная гробница первого, кто осмелился назвать себя императором после падения Яшмовой Ганьдэ была заброшена, а сам Жу Яньхэ остался лишь в трудах ученых книжников как жестокий победоносный государь, да в народных сказаниях как самонадеянный самодур и гордец, чье дело обернулось пылью на ветру сразу после его смерти.
О могилах великих людей и правителей испокон веков ходит много легенд. Усыпальница Жу Яньхэ не стала исключением. Только вот предания повествовали не о сокровищах вроде золота, серебра, жемчуга или нефрита. Смутно, неясно говорилось в них, что то великое сокровище, что скрыто в гробнице – некий талисман, хранивший удачу самого Жу Яньхэ и всего государства Цюнцзе. Это не противоречило и словам хроник о том, что древний правитель, умирая, приказал положить с собой в могилу то, что он считал величайшим своим сокровищем. Пристало ли государю поступать столь себялюбиво, лишая державу и своего преемника чудесного талисмана? Однако Жу Яньхэ был не только безмерно горделив, но и крайне эгоистичен.
Учитель Дина Гуанчжи считал, что эти легенды и скупые упоминания в хрониках о некоем великом сокровище, с которым Жу Яньхэ не пожелал расстаться даже после смерти, правдивы. Много лет он потратил
Путь в Милинь был долгим и трудным. Однако сейчас он заканчивался – здесь, среди выжженных зноем бесплодных холмов, где недобро клубились водоворотами потоки застаивающихся энергий.
Здесь словно был еще кто-то, кроме него. Кто-то чуждый, следящий с холодной недоброжелательностью. Дину Гуанчжи стало не по себе. Он прислушался – так, как могут слушать окружающий мир очень немногие люди.
Никого. Должно быть, само это место было таково, что не любило чужаков. Тем не менее, Дина Гуанчжи в который уже раз за время пути охватили сомнения. В последних записках наставника, доставленных в тайник духом-гонцом, говорилось о том, что замаскированный вход в гробницу заметен песком и мусором, зарос кустарником до полной неразличимости. Но что, если гробница Жу Яньхэ давно разграблена, а наставника постигла смерть от укуса ядовитого насекомого, истощения сил или от недоброго духа, поселившегося в оскверненном мавзолее?
Ученику не пристало сомневаться в своем учителе, а потому Дину Гуанчжи всякий раз становилось стыдно за такие мысли. Дух, способный навредить наставнику, должен был бы отравить своей аурой округу по меньшей мере на целый ли – но ничего подобного не ощущалось. А ядовитое насекомое или змея? Да полно, не так много на свете тварей, яд которых способен был серьезно навредить учителю…
Нет, в который раз повторил себе Дин Гуанчжи. Наставника погубило нечто иное – или истощение сил, или, вероятно, это нечто было скрыто внутри гробницы. Нечто, что умело скрывать себя.
Он снова глотнул из фляги. Если наставник встретил противника, с которым не смог совладать, то что сможет он? Его ученик, который еще не достиг таких высот в искусстве сокрытого? Однако преступить через наказ и отречься от поисков означало предать и учителя, и Данцзе. И предать из низкого страха за собственную жизнь.
Даже с записками, оставленными учителем, поиск входа в гробницу оказался непростым делом. Он совершенно терялся среди поросших иссохшей травой и чахлым кустарником камней, а сам погребальный курган ничем не отличался от обычных холмов. Пыль, грязь, сухие ветки, остатки чудом не обратившихся в прах листьев – все говорило о том, что сюда никто не входил уже очень давно.
Должно быть, каменные блоки, из которых был сложен портал гробницы, некогда покрывали письмена или орнаменты. Однако время, ветры, дожди и песок сгладили их, и разобрать, надпись перед ним или узор, Дин Гуанчжи не мог. Быть может, при свете дня резьба выглядела бы отчетливее, чем в сгущающихся сумерках.
К своему удивлению, Дин Гуанчжи не обнаружил ни остатков ворот, ни каменной плиты, которая закрывала бы ведущий внутрь холма ход. Как будто усыпальница и вовсе не была заперта. Ловушка? Или просто коридор-преддверие, ведущий к истинному входу?