Когда расцветут гладиолусы
Шрифт:
– Ты все поняла, милочка? – закричал Никитка, как только за бабушкой закрылась дверь, и уползла из детской огромная бесформенная тень. – Давай лучше поиграем в казнь.
И жизнь продолжалась. Сентябрь, как один сплошной кошмар, отступил, и зарядили дожди. Потом подморозило, осыпались листья осины, рухнув на землю большими тканевыми лоскутами. Пауки-тенетники продолжали корпеть над сетями, гуси возбужденно переговаривались на опушках, и маслята лезли своими липкими коричневыми шапками.
Они переживали простуды, расшатывали зубы, искали клады и учились стоять на
В первый рабочий день, с трудом уложив детей и пошатываясь от напряжения, Ольга спустилась перекусить. Голод был сильным и ощутимо дергал за пустую кишку желудка. Она прятала за спину пакет с пирожком, который успела купить у тетки, торговавшей возле метро, и старалась не думать, как та откидывала несколько несвежих старых кофт, покрывавших пирожки для сохранения тепла, и голыми руками доставала сильно зажаренное тесто.
На кухне ее встретила бабушка – женщина лет пятидесяти в трикотажном платье. Ее волосы с голубым отливом были уложены в крупные локоны, напоминающие водопроводные трубы. Пальцы с перламутровым маникюром постоянно суетились, проверяя чистоту над вытяжкой, а белое пшеничное лицо, натянутый коллагеном лоб и неулыбчивые губы застыли в брезгливой маске. Ольга сделала вдох, и голова закружилась от запахов. Обоняние стало настолько обостренным, что улавливало вишневый сок в пакете, мелко порезанный базилик для бутербродного масла и ванильное печенье в герметичной упаковке. А еще оттенки горшечной земли, воды в кулере, диетического хлеба и даже фиолетового лука, приготовленного для нежирной телятины. Он лежал на разделочной доске, и у Ольги от его вида затряслись колени.
– Вы обедать?
Ольга кивнула и тяжело опустилась на стул. Ее рот был полон густой голодной слюны, словно заваренного мучного клея, и она постоянно ее сглатывала тяжелым горлом.
– Можете попить чай, если принесли с собой заварку, только не рассиживайтесь.
Девушка стеснительно развернула пирожок и еле выговорила:
– Спасибо. Я без чая.
– Ну, как знаете. А то у нас тут всякого было, и поверьте – мы натерпелись достаточно.
Было видно, что бабушке не хватает общения, потому что она села напротив, проверила пыль на перекладине табурета и стала делиться воспоминаниями:
– Наша первая няня работала посуточно. И вроде бы милая, интеллигентная женщина, с медицинским образованием, но такое учудила – не поверите. Мы заходим на кухню, а она доедает детскую кашу из детской же тарелки. Представляете, стоит у мойки и с жадностью жрет, подбирая с пола крупные гречневые ядрышки. Вторая, думая, что мы не видим, лезла в холодильник и отрезала по кусочку сыра «Маасдамер». Ну, знаете, такой, с дырками. Сын привез специально для меня из Амстердама. Я говорю:
– Что вы делаете? Вы же, по сути, у нас воруете.
На что она покраснела и ответила: «Извините, но я только попробовала, а потом не смогла остановиться. У
А что мне до ее лебеды? У нас килограмм бубликов уходит за день! Представляете, за день! Однажды не стало десятка киви и нескольких помидор. И это в январе, кода цены на них заоблачные. Поэтому мы решили прятать продукты и больше не выставляем фрукты, орехи и даже тыквенные семечки на видное место. А то зарплату им плати, на работу вози, да еще корми. Обнаглели полностью. Ни стыда ни совести.
С тех пор Ольга стала носить воду и чайный пакетик, завернутый в салфетку, а в кармане поселились леденцы – на случай, если от голода закружится голова.
Детям не давали хлеба, так как все сидели на полезных рисовых хлебцах, и они воровали из ее сумки булки и бутерброды, а потом жадно съедали, спрятавшись в туалете. Однажды, когда на полдник был изюм, курага и чернослив, Никитка посмотрел на ее осунувшееся лицо и протянул на ладошке одну крохотную изюминку. Мама тут же ударила его по руке, и за секунду комната наполнилась обиженным детским ревом.
– Нельзя делиться, я сказала. Запомни – это только твое! Все, что тебя окружает – это твое и ничье больше. Ты понял меня?
У малыша слезы с соплями намочили воротничок рубашки. Он мелко затряс головой, сосредоточился на финиковой косточке, а потом со злостью запустил ею в Ольгу, попав прямо в висок:
– Это все из-за тебя! Дура!
На следующий день была геркулесовая каша. Дети лениво ковырялись в тарелках, сидя у панорамного окна, и наблюдали за работой строителей. Там закатывали идеально ровный асфальт, экскаваторы чистили ковши, а кран вращал стрелой, словно флюгер. Люди в касках, словно муравьи, сновали туда-сюда и кричали крановщику во все горло. И тогда бабушка назидательно сказала:
– Не будете есть – превратитесь в грязных, вонючих строителей. Станете, как кроты, рыться в земле, ходить в одной нестиранной рубахе и получать за это гроши.
Ольга впервые возразила, пытаясь облагородить любой труд:
– Но ведь благодаря этим людям у вас такой удобный дом. Они заложили фундамент, выгнали теплые стены и накрыли его яркой черепицей.
На что бабушка одарила ее высокомерным взглядом и процедила:
– Да что ты говоришь! Не хватало, чтобы мы акцентировали свое внимание на работе третьего сорта. Дети должны стремиться к высотам. Они должны читать правильные книги и водить знакомства с правильными людьми. Мне кажется, я уже говорила, что твоя задача – учить, а не выбирать детям профессию. Да ты хоть знаешь, как начинается линейка в их лицее?
Ольга сникла и опустила голову.
– Директор в костюме от Brioni величественно подходит к микрофону и говорит: «Дамы и господа…» А еще, (обращаясь к детям), наши будущие президенты, советчики, министры и общественные деятели… Вот какой правильный настрой!
Частенько, поднимаясь в детскую, Ольга наблюдала одну и ту же картину. Хозяйка в белом домашнем костюме, с идеальным тоном лица и дерзко уложенными волосами сидела напротив мужа и смотрела, как он ест. Провожала взглядом каждый кусок ветчины и каждый глоток красноватого кофе, а тот, не отрываясь от газеты, повторял: