Когда расцветут гладиолусы
Шрифт:
– Не смотри в упор. Мне неприятно. У меня кусок в горло не лезет.
Она убирала локти со стола, рассеянно передвигала специи и старалась придать голосу несвойственную мягкость:
– Ты просто вторую неделю приходишь очень поздно, а я за день так изматываюсь, что к твоему возвращению уже сплю. И потом, нам нужно поговорить и обсудить некоторые хозяйственные вопросы.
Он мгновенно переходил на крик, и его обвисшие щеки, нос и двойной подбородок становились малиновыми:
– Я работаю с утра до ночи! Я пашу, чтобы вам было что жрать и в чем ходить! Чтобы ты имела столько бесполезной прислуги. И давай, давай, начинай рассказывать, что у меня любовница! Давай, тыкай свои журналы, дешевые фото и пересказывай сплетни своей подруги, плюгавой журналистки. Только с меня хватит!
Он с грохотом отодвигал стул, бросал смятую салфетку в еще полную тарелку овсянки и выскакивал на улицу.
– Что стоишь? Заводи.
И водитель, такой же полный, круглолицый мужчина, копирующий все привычки своего хозяина, с трудом занимал водительское место и выруливал на проселочную дорогу.
И тогда Марина спускалась вниз и нападала из-за угла. Без предисловий, подводок и обычного «здравствуйте». Жидкая слюна собиралась в уголках рта и, казалось, что она заелась простоквашей. Ольгу находила в классе в момент рисования азбуки и отчитывала еле контролируемым голосом:
– Во-первых, у меня есть замечания по поводу твоего английского. Во-вторых, ты плохо постирала курточки после прогулки. На них остались пятна от травы и земли. Ты затирала руками проблемные места?
– Да.
– Значит, плохо затирала. Перестирай. А вчера перепутала детские носочки – в ящике Ксюши я обнаружила гольфики Никитки. Наконец, ты слишком много рассказываешь о природе, оттенках синего и путешествиях Колумба и Магеллана и этим перегружаешь детей. Дай им больше возможности говорить, и я уверена, что услышишь много нового для себя. Они исколесили всю Европу. Ксюша может исполнить арию из мюзикла Notre-Dame de Paris, а Никитка – показать слайды из Диснейленда. И заканчивай с рисованием и аппликациями. Мы не за этим тебя пригласили. Наши дети – будущие банкиры и экономисты, поэтому упор на логику, математику и грамоту.
Потом она переключалась на повара, и та вжималась между плитой и хлебопечкой. Роняла сито с пшеничной мукой, приготовленной для греческого хлеба, и крестилась. Далее – на садовника за то, что недостаточно плотно утеплил рододендрон торфом и лапником из ели.
После работы Ольга возвращалась домой и, пошатываясь, поднималась по лестнице. Общежитие, в котором она снимала комнату, скромно пряталось во дворе и было построено от завода «Радиоприбор» еще в середине 50-х. Большое, четырехэтажное, с высокими потолками и широкой парадной лестницей. Когда-то в холле лежал ковер, а еще стояли разросшиеся монстера и фикус Али в белых керамических горшках, но потом все куда-то исчезло, и остались только несколько горшечных кругов на бетоне. Люди жили здесь всю жизнь и привыкли к общим кухонным плитам, сбежавшим борщам, худым окнам и забитым гороховой кашей мойкам. Они обживались стенками из ДСП, рожали детей и воровали мужей друг у друга. В 16-метровых комнатах находилось по три поколения: родители, дети и дети детей.
Большинство женщин были одиноки и постоянно находились в поиске. И когда на горизонте появлялся хоть кто-то в замусоленных брюках и дерматиновых туфлях – дрались за него до крови. А потом грубовато соблазняли, наспех занимались сексом, закрываясь в прачечных и единственной душевой, ходили с круглыми животами и рожали.
Однажды в общежитии появился новый электрик. Он был худощав, красив, женат и слаб духом. Женщины кинулись выгребать из шкафов лучшие платья, тонкие чулки на широких резинках и растирать пальцами румяна на скулах. На него открылась настоящая охота: караулили у главного входа, заманивали в плотницкую и зазывали на кухню пообедать окрошкой и жареными окорочками. За него ругались и даже дрались у открытых окон, а потом долго курили и успокаивались, стряхивая пепел прямо на тротуар. Синие снежинки болезненно таяли на поцарапанных щеках, мерзли груди в расстегнутых мохеровых кофтах и поясницы, выпадающие из низких джинсов. Тем не менее, в один год от него родились трое очень похожих и очень красивых детей. А он продолжал возвращаться к ужину в свою квартиру…
Однажды
– Постыдились бы… Срамота. Бегают, как собаки во время течки, глаза б мои не видели! Подобное происходило у нас на швейной фабрике. В огромном цеху, рассчитанном на шестьдесят человек, работали только женщины. Неустроенные, одинокие, обделенные… Много молодых, выпускниц ПТУ, но еще больше засидевшихся в девках. Однажды прислали молодого наладчика, и все, как с ума сошли. Женщины стали намеренно выводить машинки из строя. Ломали иглы, жаловались на кривой шов, рвали приводной ремень и расшатывали винты, соединяющие части станины. И вот лезет наладчик под стол, а там расставленные ноги без трусов. Он проработал ровно три дня и сбежал, забыв трудовую книжку в отделе кадров.
Ольга закрывала уши, заходила в комнату, хватала с подоконника кастрюлю холодных макарон и ела их руками. Сил на то, чтобы разогреть на сковородке или приготовить что-то свежее, не было. Но она старалась не плакать, не жаловаться, повторяя про себя: «Еще немного, несколько недель, чуть больше месяца до окончания контракта».
И только раз позвонила в агентство, чтобы попросить подобрать ей другую семью. На что в трубке долго и холодно молчали, так что у нее посинели руки, а потом произнесли:
– Ольга, хочу напомнить, что вы подписали договор. Неустойка агентству будет составлять один среднемесячный заработок, а потом с первой зарплаты, как и положено, вы заплатите новых пятьдесят процентов. И, в конце концов, что вы за педагог, если не можете справиться с двумя пятилетними детьми? Как мы можем дальше с вами работать, если вы не профессионал? Мы просто обязаны будем передать вас по черным спискам, как неблагонадежную гувернантку.
– Но мне очень тяжело, и график изматывающий.
На другом конце провода весело засмеялись:
– Запомните, Ольга, нет плохих детей и плохих работ, есть только плохие, некомпетентные учителя.
И она продолжала каждое утро плестись на остановку, садиться в машину и грустно смотреть на независимые сосны в белых папахах и норы то ли зайцев, то ли барсуков. Копила деньги, помогала родителям, и те уже смогли поменять старые деревянные окна и пол. Потом у отца выпала и разбилась челюсть, у мамы – возобновились хронические проблемы с рукой, и нужен был хороший санаторий. Ольга осознавала, что этот лабиринт, построенный в трехмерном пространстве, словно по проекту Грега Брайта, еще больше затягивает внутрь. Родители продолжали усугублять ситуацию, повторяя, что из нищеты выхода нет, и отец, шепелявя из-за шатающейся челюсти, по многу раз цитировал Сократа:
– Чем меньше человеку нужно, тем ближе он к Богам.
Они подолгу сидели, обнявшись на кухне, грели по очереди чайник, прятали под столом дырявые носки, размачивали в кипятке галетное печенье и поучали:
– Нам, Оленька, разбогатеть не дано. Но бедность – не порок, а большое богатство превращает человека в собаку. Так что лучше так: скромно, честно и правильно. И недаром еще Аввакум в XVII веке говорил: «Богатому поклонись в пояс, а нищему – до земли».
Ольга слушала, доставала из пакета их любимый мягкий тиражный ирис, овсяные пряники и хваталась за веник, чтобы подмести принесенную из сарая солому. Она нашла себе еще одну подработку, и по субботам давала уроки музыки пожилой женщине из соседнего дома. Ученица только вышла на пенсию, ходила по квартире в валенках и безрукавке из овчины, постоянно дула на очки, учила ноты скрипичного и басового ключей, словно китайский алфавит, а потом подписывала их карандашом в хрестоматии за первый класс. По окончании занятий они пили малиновый чай из праздничного сервиза, ели вкусные французские эклеры и говорили о глупостях, предрассудках и чужих мыслях, проедающих наши мозги. Уютно тикали часы, пахло паркетной мастикой, и снег медленно ложился на подоконники, напоминая нежный неглазированный зефир. Только все равно денег не хватало, и Ольга продолжала думать о них день и ночь. Ее зарплата мгновенно исчезала, и опять не было возможности купить себе новое платье и те яблочные духи из глянцевого журнала.