Когда расцветут гладиолусы
Шрифт:
Хозяйка замерла, поменялась в лице, а потом язвительно зашипела:
– А ты оказалась неблагодарной… Я тебя взяла в дом с улицы: без опыта, рекомендаций, без жилья. Я на все закрыла глаза. Тратила на тебя свое время и обучала обыденным вещам. Ты, конечно же, отработаешь, но только бесплатно. Я с тебя удержу последнюю зарплату за твои погрешности! Никитка до сих пор путается в английском алфавите. Ксюша недавно переболела, и это твой недосмотр. Не нужно было так долго смотреть на плывущие льдины. Ты нас бросаешь в самый ответственный момент, когда в разгаре подготовка к школе. Новой учительнице придется начинать все с нуля.
Марина схватилась за телефон и шикнула:
– А теперь
Ольга оставила работу через две недели. Две недели никто с ней не разговаривал, не смотрел в ее сторону и не предлагал даже чай. Она сидела в спальне, нянчила детский сон и рассасывала под языком сухари. В агентстве пробовали надавить, запугать и заставить остаться. Только в Ольгином теле, в районе солнечного сплетения переключился некий рычаг, как на железнодорожных путях с помощью стрелочных переводов. Хозяйка звонила в «Мэри Поппинс» каждый день, стучала трубкой об стол и изрыгала из себя пламя:
– Это ваша тактика такая? Вы всех учите сваливать под конец контракта? Вы хотите, чтобы я снова вам платила? Только не дождетесь! Будете мне замену бесплатно делать. И потом, я ее не увольняла, она сама уходит. Значит, пришлите мне другую, и живо, а иначе с вами приедет разбираться муж!
В новой семье светловолосый мальчишка в синих домашних брючках и короткой маечке выбежал и радостно запрыгал. Он был, как две капли воды, похожим на отца: те же ясные глаза, нос картошкой и круглые румяные щеки, как булочки из пшеничной муки. И топал он по дому, словно маленький добрый слоненок:
– А я тебя ждал, учительница. Целый день ждал. Сидел у окна, рисовал новыми фломастерами и смотрел на дорогу. Где ты так долго пропадала? А это моя мама, будем знакомы. А это мой папа – он самый главный. Это собака. Лайма, дай лапу!
Лайма лежала на полу в красных детских колготках. Ей недавно сделали операцию, и чтобы она не лизала прооперированное место, упаковали как ребенка. Миша гладил ее рыжую морду и одновременно помогал Ольге снять шапку.
– У нее много слюней, так что в нарядном платье к ней подходить нельзя, а еще я знаю, как рождаются щенки. Они вылезают паровозиком через собачью попу и висят на красной веревочке.
Кирилл, обуваясь в коридоре, доброжелательно добавил:
– Представляете, он каждый день на протяжении двух недель спрашивал: «Ну, когда же ты, наконец, принесешь мне гувернантку?»
Малыш оказался уникальным. Он не имел друзей, так как вокруг не было сверстников, и придумывал себе виртуальных. Когда она зашла в комнату, переоборудованную под класс, он подвел ее к расстеленному детскому одеяльцу и сказал:
– Тише, не разбуди! Здесь спят мои друзья. Это Майкл, это Стив, а это Роберт. Майкл – негр, у него даже зубы черные, Стив хромает, потому что одна нога короче другой, а Роберт кричит во сне и раскрывается. А еще очень любит Chupa Chups со вкусом мороженого.
Ольга быстро включилась в игру и подтолкнула сползшее одеяльце. Миша улыбнулся и стал показывать свои машины, танки и картонный дом.
Однажды у них завязался интересный разговор:
– Учительница, у тебя есть дома еда?
– Есть.
– А ты кормишь ею своих детей?
– Нет, у меня нет детей.
– Ну, тогда роди завтра Славика.
– Почему именно завтра и почему Славика?
– А Роберт уезжает на несколько дней, и Славик будет жить здесь вместо него. Мы будем варить макароны и посыпать их сахаром.
Миша очень любил сладкое и частенько, когда садились за чтение, поднимал вверх свой пухлый пальчик и произносил:
– Нужно заправить мозг.
А
Однажды они вышли на улицу и решили прогуляться до магазина. В доме не осталось хлеба, а к пяти часам Миша любил пить молоко с вареньем и сдобной булкой. Вечерние сумерки плавно опускались на шиферные крыши и укутывали, как новорожденных, туи да узкий голубой можжевельник. Снег отступал за горизонт сбитой ватой и напоминал согревающий шейный компресс. В магазинчике, обложенном желтой вагонкой, продавщица влезла с головой в холодильник и веерами выкладывала сосиски. Миша долго на нее смотрел и тихонько уточнял, почему она живет в холодильнике:
– Она что, как птица клест, не боится холода?
Обычные сельские жители стояли в стороне, мяли в руках варежки и обсуждали отел коров и высадку семян на рассаду. Ольга спросила, свежий ли хлеб?
– Нет, вчерашний. Ждем машину.
Миша отвернулся в сторону и кому-то сказал:
– Предупреди Майкла, что хлеб не свежий. Пусть остается дома и починит горшок.
Они с ним на днях прочитали сказку братьев Гримм «Горшочек каши» и теперь постоянно повторяли: «Раз, два, три, горшочек, вари!».
Ольга улыбнулась, поправила его полосатый шарф и чуть крепче сжала доверчивую ладонь.
По пятницам, когда Мишины родители уезжали в театр, а Ольга оставалась до вечера, мальчишка выпрыгивал в коридор и по-деловому повторял:
– Дорогие мои родители! Не задерживайтесь долго. Помните, что у вас есть сын, и ему только пять лет.
Потом они играли в пиратов, складывали пазлы и рисовали витражными красками. Ольга варила ему молочную кашу, грела на батарее пижаму и купала в огромной ванной. Миша ждал купание, сразу же сооружая шапку и бороду из мыльной пены, и возился с резиновыми утками. А потом, прослушав несколько сказок о веселых зверятах и обняв ее за плечи, засыпал. На цыпочках заходили родители. Они смотрели на его длинные ресницы, розовые щеки и улыбались Ольге своими теплыми улыбками. Девушка сразу же шла собираться, куталась в длинный шарф и застегивала на все пуговицы пальто. На выходе отбирала варежки у сонной Лаймы, а мама вручала ей пакет со сладостями и банкой кофе. Ольга краснела, пятилась и смущенно мямлила:
– Ну что вы? Это совсем необязательно.
На что она махала рукой:
– Это для настроения. Перекусите перед сном. Мы просто заходили в изумительную кондитерскую и не удержались, чтобы не накупить горы пирожных…
Кирилл подвозил ее прямо к метро, и всю дорогу она напитывалась от него неких новых, еще не совсем понятных истин. Он вливал в нее знания, от которых хрустели извилины и шатался заложенный родителями фундамент. Однажды они заговорили об уязвимости:
– Я проработал в цирке много лет. Дважды уходил и дважды возвращался. Цирк – это отдельная жизнь, в которой своя истина, свои законы и свое течение времени. А манеж – яркий магнит, и ты чувствуешь себя неполноценным, если хоть день не постоишь в центре на тяжеленном ковре весом в тонну. Мы все там практически жили, женились, рожали, ссорились и снова возвращались в свои номера. Я был задействован в парной силовой акробатике, занимал позицию нижнего, и на мне выстраивали невероятные пирамиды. Ответственность была огромная – удерживать всю конструкцию, которая на глазах вырастала в некий карточный домик, потом рассыпалась и собиралась в узор еще сложнее.