Когда расцветут гладиолусы

Малицкий Андрей

Однажды водитель задерживался, и она, низко опустив голову, шла по плывущей дороге к остановке. К вечеру все окончательно скисло, и в воздухе появился устойчивый кефирный аромат. Со стороны леса тянуло куриным пометом, лежалыми желудями и закваской из дубовых листьев. Рыхлый снег тяжелел, и приходилось месить его ногами, словно глину с водой и соломой для самана. С неба свисали черные полотна и закрывали вымытые ели, телеграфные столбы и присаженные кусты волчьих ягод. Ольга ничего не видела перед собой. Казалось,

что впереди огромное мирское зеркало, занавешенное, как при погребальном обряде. Вдруг, визгнув тормозами, резко остановился джип, опустилось окно, и раздался возмущенный голос:

– Девушка, вы с ума сошли! Куда вы идете? Вы хоть отличаете границы тротуара? Вы уже вышли на дорогу. Здесь же все летят, и никто не останавливается. Вы что, самоубийца?

Она подняла мокрое лицо и вздохнула. В сапогах из дешевого кожзаменителя унизительно чавкало, и руки намертво вцепились в прорезанные петли еще студенческой дубленки.

– Быстро прыгайте внутрь!

Девушка послушно села в машину. Мужчина включил печку, а сам разделся до футболки. Пошарил руками в бардачке, нашел арахис и сунул ей под нос:

– Ешьте, вы еле держитесь на ногах. И не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого. Да и потом, больше, чем вы сами себя наказали, вас уже никто не накажет. Живо говорите, где живете.

Ольга пробормотала адрес и стала дробить зубами орехи. Они были такими сытными, что мгновенно обволокли небо жирным ореховым маслом. В животе стало тепло, приятно, словно после большой миски пшенного кулеша, и зверски захотелось спать. Кирилл, видя ее сытую сонливость, стал расспрашивать о жизни, работе, семье.

Ольга вялыми, тяжелыми губами, как после укуса пчелы, стала рассказывать о деревянном доме и жарко натопленном камине, у которого накатывает дремота. О детях, пишущих прописью диктанты, и об их восторге от некротической энергии. О рабочем дне, в котором никогда не наступают сумерки, и о Лисе Лотте – принцессе, не желавшей играть в куклы.

– Принцесса со всем остальным имеет какую-то связь?

– Нет, это просто сказка Астрид Линдгрен, которую я читала детям полчаса назад.

Кирилл задумался. Он часто пропускал мимо ушей звуки: шарканье языка по зубному налету и шелест челюстей из-за неправильного прикуса. В подобные моменты он отслеживал, не ноет ли под лопатками и не сосет ли под ложечкой от лжи и фальши. Под ложечкой сосало от Ольгиных переживаний: голода, усталости и масштабных разочарований.

– Я знаю людей, у которых вы работаете, они банкиры. Живут в деревянном доме ближе к санаторию «Жовтень». На том месте постоянно усыхают сосны, как минимум по одной в год, и тогда ее выкорчевывают и привозят на ее место другое дерево. Марина играет в теннис по утрам. Я недалеко делаю пробежку и слышу, как женщины обсуждают нерасторопную прислугу, жалуются на детей и бабушек, которых вынуждены забирать из сел, а те разбивают огороды и позорят их перед соседями грядками кукурузы и тыкв.

Он помолчал, пропустил моргающий Bentley и переключил волну.

– У

меня есть сын. Ему пять лет. Крепкий бутуз, а еще добрый, послушный и очень мнительный. Он не ходит в детский сад, поэтому ничего не знает, кроме мультиков, воздушного змея и мыльных пузырей. Мы живем на окраине, как раз у автобусной остановки. Пойдете к нам работать?

Ольга перестала возиться в орехах, подняла огромные, слезливые глаза и ничего не ответила.

– Сколько вы зарабатываете?

– Доллар в час.

– Я вам буду платить полтора. И потом у меня один ребенок, а не двое.

Она вдруг помотала головой, невнятно бубня о договоренностях, контрактах, Эльвире Марковне и ее кошках. На что Кирилл тихо, но очень убедительно сказал:

– Любой договор, если он вас разрушает, доставляет страдания и неудобства, забирает больше, чем дает, можно разорвать. Как вы относитесь к себе, так и мир к вам относится. Не жалеете себя – и он вас не жалеет. Разрешаете себе тонуть в скисшем серном снеге и шастать по бездорожью по ночам, и он продолжает создавать вам подобные условия.

Фонари бросались белым светом, словно играли в снежки. Машина бесшумно бежала, ныряя колесами в несвежую воду, и пела Далида. Кирилл постукивал пальцами по рулю, а потом посмотрел на электронный циферблат:

– Вы смотрели на часы? Работа не может заканчиваться ночью. Вы молодая девушка, и нужно научиться закрашивать жизнь и другими цветами: цветами театров, свиданий, кофеен, абрикосовым косточковым маслом и радостью шопинга. Не бойтесь бросить вызов – себе, окружающим людям, миру. И запомните раз и навсегда: можно все потерять и все заново приобрести: работу, деньги, жилье. Нельзя только допустить потерю себя: силу воли, духа, уважение и внутренний стержень.

Ночь была бессонной и изматывающей. Ей снились дети, киностудия, хозяйка, накладывающая медовую маску на теннисные ракетки, и свежий хлеб. Он рос на ее глазах, не помещался в печи и наращивал румяную корку. Рядом стояла тарелка с перекрученным острым салом, которое она любила намазывать на хлеб, а потом есть с красным борщом. И только Ольга протягивала руку, как кто-то ее перехватывал и говорил: «Это не для тебя. Это наше».

Наутро девушка стояла перед хозяйкой с опухшей кистью. Та сидела в спальне за туалетным столиком и рассматривала корочки после татуажа бровей. Марина подняла на девушку глаза, и в них промелькнуло презрение:

– Ты забыла стереть помаду. Куда так к детям? И что-то вид у тебя несвежий…

Ольга сделала шаг вперед и ощутила, как в теле появилась сила. Словно она одним махом выпила стакан гранатового сока, и кровь перестала быть никчемной и водянистой, превратившись в концентрированную и уваренную, как для чурчхелы.

– Я хотела поблагодарить вас за сотрудничество, но больше работать не смогу по личным обстоятельствам. Две положенные недели, пока агентство ищет мне замену, я буду продвигаться согласно нашему плану.