Когда рассеется туман
Шрифт:
За нашими спинами толпятся другие туристы, показывают друг другу на роскошно накрытый стол, ахают и охают, заметив тигриную шкуру на спинке одного из кресел. Ни один из них не видит, что в комнате полным-полно привидений.
Полиция допрашивала нас именно здесь, в гостиной. Бедный Тедди. Он не знал, как себя вести.
— Он был поэтом, понимаете? — объяснял он полицейским, кутаясь в плед, накинутый поверх праздничного костюма. — Познакомился с моей женой, когда она была еще ребенком. Приятный человек, безалаберный, конечно, но неопасный.
В ту ночь допросили всех. Кроме Ханны и Эммелин. Тедди добился того, чтобы их не трогали. Сестры и так в шоке после увиденного, сказал он, нельзя заставлять их переживать все вновь. И так велико было влияние семьи Лакстонов, что полиция пошла ему навстречу.
Тем более что подробности никого особо не интересовали. Наступила поздняя ночь, полицейские спешили домой, к женам и теплым постелям. Им было вполне достаточно того, что они уже услышали. Сказать по правде, история самая обычная. Дебора не зря говорила, что в Лондоне, да и во всем мире, множество молодых людей не смогли вернуться к нормальной жизни после того, что увидели и испытали на войне. То, что Робби был поэтом, только добавляло ему непредсказуемости. Творческие люди склонны к неожиданным, отчаянным поступкам.
Появляется наша группа. Берил подхватывает меня и Урсулу и ведет всех в библиотеку.
— Одна из немногих комнат, которую пощадил пожар тысяча девятьсот тридцать восьмого года, — говорит она, деловито постукивая каблуками вдоль по коридору. — По счастливой случайности, уверяю вас. Семья Хартфорд владела великолепной коллекцией старинных книг. Около девяти тысяч томов.
Да уж, не меньше, могу поручиться.
Наша пестрая группа заходит следом за Берил в библиотеку. Все разбегаются по комнате, вытягивают шеи, обозревая высоченный стеклянный купол и доходящие до потолка книжные полки. Любимый Пикассо Робби исчез. Наверное, хранится теперь в какой-нибудь галерее. Сейчас не те дни, чтобы картины великих мастеров висели на стенах простых английских домов, пусть даже и старинных.
После смерти Робби Ханна много времени проводила тут, свернувшись калачиком в старом кресле. Она не читала, просто сидела. Мысленно переживала недавнее прошлое. Одно время она вообще отказывалась видеть кого-либо, кроме меня. Рассказывала мне о Робби, о своих встречах с ним — лихорадочно, одержимо. Эпизод за эпизодом, во всех подробностях. И каждый рассказ заканчивался одной и той же жалобой.
— Я любила его, Грейс, — говорила Ханна так тихо, что я едва слышала.
— Знаю, мэм.
— Я просто не могла… — Она поднимала на меня лихорадочно блестящие глаза. — Не могла позволить…
Сперва Тедди спокойно отнесся к тому, что жена замкнулась в себе. Немудрено — после того, что она видела. Но по мере того, как шла неделя за неделей, ее нежелание взять себя в руки — а где же знаменитая британская сдержанность? — начало его волновать.
Каждый по-своему представлял, как должна вести себя Ханна, как вернуть ей нормальное настроение. Однажды вечером, после ужина, за столом собрался настоящий семейный совет.
— Ханне нужно новое хобби, —
— А что за хобби? — спросил Тедди.
— Например, бридж, — предложила Дебора, стряхивая пепел. — Хорошая игра взбодрит кого угодно.
Эстелла, которая приехала в Ривертон «оказать посильную поддержку», согласилась, что Ханну надо отвлечь, но предлагала другое средство: ребенок. Что еще женщине нужно? Тедди пора как следует постараться.
Тедди не спорил. И приняв безучастность Ханны за согласие, сделал все от него зависящее.
К радости Эстеллы, через три месяца доктор объявил Ханну беременной. Вопреки ожиданиям, она не отвлеклась, а еще больше погрузилась в себя. Даже меня звала все реже и реже, рассказывала все меньше и меньше. Я расстроилась: мне казалось, наши разговоры по душам помогут Ханне рано или поздно вернуться к людям, покинуть свою добровольную ссылку. Но мечтам не суждено было сбыться.
Даже наоборот. Ханна отдалилась от меня еще больше: одевалась сама, а если я предлагала помощь, поглядывала странно, с необъяснимой злостью. Я пыталась разговорить ее, твердила, что она ни в чем не виновата, что никто не сумел бы спасти Робби, но Ханна лишь молча мерила меня непонятным взглядом. Будто не понимала, о чем это я, или — еще хуже — считала, что я не вправе разговаривать на эту тему.
Последние месяцы она бродила по дому, как привидение. Одно слово — мистер Фредерик вернулся, ворчала Нэнси. Тедди забеспокоился еще больше. В конце концов, речь теперь шла не только о Ханне. Его дитя, его сын, продолжатель рода Лакстонов, был достоин большего. В дом приглашали одного врача за другим, и все они, еще не забывшие недавней войны, повторяли одно и то же: состояние Ханны вполне естественно для человека, испытавшего шок.
Один из докторов после консультации отвел Тедди в сторону и сказал:
— Самый настоящий шок. Интересный случай: ваша жена полностью отстранилась от всего окружающего.
— И как ее вылечить?
Доктор сочувственно покачал головой.
— Я бы и сам заплатил, чтобы узнать.
— Деньги — не проблема, — кратко информировал Тедди.
— Там ведь была еще одна свидетельница, — уточнил врач.
— Да, сестра моей жены.
— Сестра, — что-то записывая, повторил врач. — Прекрасно. Они близки?
— Очень.
Доктор поднял палец.
— Привезите ее сюда. Разговор: вот лекарство от такого рода состояния. Вашей жене необходимо говорить с человеком, испытавшим то же самое.
Тедди последовал совету и несколько раз подряд пригласил Эммелин в Ривертон, но она не приехала. Не смогла. Была чересчур занята.
— Не понимаю, как можно так относиться к родной сестре? — спросил Тедди у Деборы однажды вечером. — И это после всего, что Ханна для нее сделала!
— Я бы не волновалась, — ответила Дебора. — Судя по доходящим до меня слухам, даже хорошо, что Эммелин от нас далеко. Поговаривают, она стала на редкость вульгарной. Уходит последней с любой вечеринки. Шляется ни пойми с кем.