Когда вмешалась жизнь
Шрифт:
— Весь мой… гребаный… мир.
За считанные секунды Леви превратил нечто неприятное и болезненное в нечто прекрасное и душевное.
Паркер любила его не за его совершенство; она любила его за его недостатки, которые молили о втором шансе, за уязвимую часть его души, ищущую свое место в этом мире. И она хотела быть этим местом.
Глава 41
Рэгс грыз свой любимый олений рог, пока Паркер собирала вещи в дорогу домой.
— На сколько планируешь остаться? — Леви смотрел в окно спальни, засунув руки в карманы.
— Не знаю. Мне придется вернуться к собеседованию, то есть, не позже,
Он повернулся.
— Мне?
— Да. — Она сняла с вешалок гардеробной несколько рубашек. — Моим родителям нужно познакомиться с тобой, чтобы они не думали, что ты похитил их дочь.
— Ты меня не просила.
Она пожала плечами, выходя из гардеробной.
— Я собиралась, но случился вчерашний вечер, и я подумала, что ты не хочешь, чтобы я была здесь, и в тот момент часть меня не хотела здесь находиться, поэтому именно тогда я упомянула о возвращении домой. Прежде чем я успела опомниться, ты забронировал мне билет.
Его брови сошлись вместе.
— Завтра я встречаюсь с клиентом и его подрядчиком, но после этого мог бы прилететь. Мне бы хотелось познакомиться с твоей семьей.
— Да? — Она оторвалась от своего идеально упакованного чемодана.
— Конечно. Я узнаю, возьмут ли мои родители Рэгса на несколько дней.
— Это не побеспокоит твою маму? Рэгс, своего рода, напоминание о…
Леви скривил губы, наблюдая, как Рэгс по какой-то странной причине оседлал рог.
— Не знаю. Прошло больше шести недель. Когда я в последний раз разговаривал с ней, мне показалось, что ей лучше. Не уверен, что она когда-нибудь снова станет прежней. Я имею в виду… даже я начал смотреть на вещи объективно только в последние несколько недель. Вспоминая то, что происходило между ними перед смертью. Мне все еще трудно осознать все, что случилось за последние несколько месяцев.
Руки Паркер замерли, и она медленно оторвалась от чемодана.
— За последние несколько месяцев? О чем ты?
Он несколько раз покачал головой.
— Мы с Сабриной довольно часто созванивались. Я видел, что она сама на себя не похожа. Мы никогда ничего не скрывали друг от друга, но я знал, что она мне что-то не говорит. Наконец, однажды она не выдержала и призналась, что у нее роман.
Мир вокруг Паркер начал исчезать вместе с кислородом в комнате.
— Я так злился на нее. Гас был не просто моим зятем, мы были друзьями. Он был настоящим мужчиной — трудолюбивым, добрым, честным, семьянином, и он любил Сабрину. Боже… как он ее любил.
Паркер начала медленно разрушаться изнутри, но ей приходилось скрывать любые эмоции. И это казалось невыносимым.
— Я не знаю, что на нее нашло. Возможно, дело было в ее новой работе или в парне, с которым она встречалась, но… я даже ее не узнавал. Все ее поступки казались такими отчаянными. Я просил ей рассказать все Гасу: либо сохранить свой брак, либо отпустить его, но…
Паркер вернулась в гардеробную, смахивая слезы и изо всех сил пытаясь сохранить ускользающее самообладание. Больше одежды ей не требовалось, но она продолжала доставать ее из ящика и с вешалок.
— Она боялась и стыдилась сказать ему. И, чтобы ты знала, я не защищаю ее действия — ее измену. Я знаю, что ты чувствуешь по этому поводу. — Он подошел к гардеробной.
Она держалась к нему спиной.
Он боялся потерять ее из-за правды. Она боялась потерять его из-за лжи. От такой иронии ее замутило.
— За несколько недель до несчастного случая Сабрина позвонила мне. Сказала, что отношения между ней и Гасом ухудшились, но есть «хорошая новость».
— Хм? — Гул — это все, что Паркер могла дать ему, не сломавшись.
— Она думала, что Гас нашел себе увлечение.
Паркер замерла.
— Я сказал, что это чушь. Только не Гас. Парень смотрел на мою сестру так, будто остального мира не существовало. Также, как я смотрю на тебя.
Одно моргание, и боль бесконечной струей полилась по ее щекам. Ее губы приоткрылись, когда она попыталась дышать вместо того, чтобы разрыдаться под сокрушительной тяжестью, навалившейся ей на грудь.
— Я стоял над ее могилой, скорбя о потере сестры, но часть меня все еще злилась на нее за то, как она поступила с Гасом. Как она могла быть такой глупой: изменить ему, а потом думать, что есть другая женщина, что он может хотеть большего, чем она?
Конец. Им конец. Он никогда не простит ее. Если он все еще злился на свою покойную сестру за ее проступок, то он никогда не простит Паркер того, что она сделала, и того, что она ему не рассказала. Это нормально. Она тоже никогда себе этого не простит.
Прижимая одежду к груди, с мокрыми от слез щеками, с разрывающимся от сожаления сердцем… она медленно повернулась.
На лице Леви мгновенно отразилось беспокойство. Он шагнул к ней и остановился.
Когда жизнь вмешивалась, она делала это мгновенно. Это был миг между временем. Первый вдох, последний выдох. Рассвет осознания, преддверье того, что было и чего никогда больше не будет. Вот что Паркер увидела на лице Леви.
Паркер ждала, что он потянется к своей груди и вытащит нож, а она будет неподвижно стоять с окровавленными руками, не в силах произнести ни единого слова и ощущая на своих ногах обувь Пайпер. Невозможно было представить, что она пройдет эту милю в чужой обуви. Однако понимание этого пришло только после того, как она завязала шнурки и отправилась в путь (прим.: здесь идет отсылка к цитате Далай Ламы: «Прежде чем осуждать кого-то, возьми его обувь и пройди его путь, попробуй его слезы, почувствуй его боли. Наткнись на каждый камень, о который он споткнулся. И только после этого говори ему, что ты знаешь, как правильно жить»).
— Разумеется, — прошептал он, закрывая глаза.
Ей была знакома обувь Пайпер. Ей также была знакома обувь Леви. Поэтому она ничего не сказала. Паркер не могла сказать ничего такого, чтобы что-то изменить. Как бы ей ни хотелось унижаться, объяснить, что произошло на самом деле, и просить прощения, как это сделала Пайпер, она знала, что это только усугубит ситуацию. Это только вонзит нож глубже.
Леви прижал ладони к глазам.
— Что же ты наделала?
Тишина. Это был ее прощальный подарок ему. Это стало большим извинением, чем любые слова. Тишина признавала ее вину и уважала его право — его потребность — злиться. Никто не уважал право Паркер злиться, и это только усиливало ее токсичные эмоции.