Шрифт:
Annotation
Опубликовано в журнале Звезда №8 2017г
Егор Столетов ( — ) — русский поэт XVIII века, автор популярного сонета «Коль пойду в сады али в винограды».
КОЛЬ ПОЙДУ В САДЫ АЛИ В ВИНОГРАДЫ
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
Юлия Старцева
Посвящаю Г. А. Б.
1
Милостивец был всем хорош, а по-русски не умел грамоте вовсе.
Щеголь лощеный, с победительным оскалом белейших ровных зубов, миловиднее Купидона; парик в лиловой, пунсовой али золотой, по наряду смотря, пудре надушен; взор нагл и томен, с зовущим блеском голубых немецких глаз; голос вкрадчивый и приятный — у дам от его голоса, усмешки, пристального взора вдруг приключалось рассудка смятение, их вихри крутили, и дамы себя теряли.
Утешались дамы письмишками: «Сердечное мое сокровище и ангел, и купидон со стрелами, желаю веселого доброго вечера. Я хотел бы знать, почему не прислала мне последнего поцелуя? Если бы я знал, что ты неверна, то я проклял бы тот час, в котором познакомился с тобою. А если ты меня хочешь ненавидеть, то покину жизнь и предам себя горькой смерти… Остаюсь, мой ангел, верный твой слуга по гроб».
А умел и виршами. Таково складно, само на память ляжет, будто бы и сам любезный кавалир с тобою.
На то дело — цидулки и стишки амурные — употребляем был секретарь персоны Егор Михайлович Столетов.
Все семейство милостивца удалось писаными красавцами: старшая сестрица, Анна Ивановна, самого Хозяина бывая метресса, средняя, Матрена Ивановна, тоже Самого не раз ублажавшая и за старого коменданта Балка отданная, и дети ея, Петр да Павел, и братья Филимон и Виллим Ивановичи. Подле себя Виллим Иванович желал видеть одно изящное: дом, и наряды, и вещицы, и обхождение, и ближних людей.
Вот и Егор, сын незаможных дворян Столетовых, пригож был лицом, хотя ростом невелик, сухопар, и весьма востер умом. Знал немецкий и польский языки, латынь и русскую грамоту, бегло пером владел. Ученость хороша при сильном покровителе. А кто силен при Петре Алексеевиче, первом императоре российском? Немцы!
Прежде служил да добра не нажил у вдовой царицы Марфы Матвеевны, да у адмирала Апраксина в писцах, за бездельство вельможа его со двора сбыл. Тогда грамотей поднес Виллиму Ивановичу презент: пищаль в шесть червонных, бочонок доброго венгерского вина, чулки шелковые аглицкого дела, кусок красного сукна и лисий мех в двадцать рублей — яркий, что огонь, без пролысинки, прямо живой лис. Милостивец порешил: оставаться Егору Столетову при коррешпонденции, а скоро за удачно составленные бумаги в главные канцелярские крысы произвел. «А у тебя есть слог!» — молвил с похвалою.
Скоро Егор за барским столом очутился: сперва на дальнем конце, а после и по правую руку Виллима Ивановича.
Скоро понесли ему взятки, тайные дачи — походатайствуй пред вельможным покровителем за наши нуждишки,
«А вот жил такой Лаврентий Лекарь в блаженной Италии, всем искусствам покровитель…» — рассказывал Егор милостивцу.
И кашлянув с деликатностью в кулак, прочел звучно новые вирши.
Венус прелютая, пошто томишь мя всечасно,
Младости цвет пошто увядает напрасно.
Сердце скорбное рвется, горюет, слезит обильно,
Для чего ж я тебя, голубушку, не вижу довольно.
— Изрядно! Ты их перебели-ка скоро да пошли известной особе. Припиши, ночи не спал, образ ея не давал покоя и томил, а под утро и вирши сии привралися.
Лучшим почерком перебелил Егор письмецо любовное. Почерк его был кудреват и бисерно мелок, на особицу красив. Вирши свои с завитками выписывал, и мнились облака Парнасски али струи Гиппокренова источника. Водой розовой цидулку надушил.
А хозяин нацарапал внизу: «де Монс». Милостивец галантным французом притворялся, Галльской земли щеголем, сочинял себе рыцарскую родословную и письма подписывал так. А то мало ли на Кукуе немцев.
«Галльского петуха лапой царапано!» — глумился Егор с Ванькой Балакиревым, попивая хозяйские вина за доброю закуской. Соус французский, сыр холландский!
— Любовь она, вишь, указу не ведает и царя в дураки поставит, — дивился Балакирев, саженного роста детина. Ему бы в преображенцы, а молодчик приписался в шутовское звание при Дворе, у Виллима Ивановича терся приживалом.
— Ты молчи знай, помалкивай!
И в цидулке к известной особе то же отписывал: Купидо недаром перст к устам прижимает, пастушка с любезною пастушкой к молчанию призывает.
«И кто хочет разумно любить, так держи это втайне. Любовь может принести огорчение, если откроется. К чему другим знать, что два влюбленных целуются?»
При Дворе все равно знали, скрытничай-немотствуй или хвастай, распускай павлиний хвост: красавец в случай к царице попал. И такие же случайные персоны[1], великие временные люди, заезжали в гости к милостивцу: обер-прокурор Павел Иванович Ягужинский, и Артемий Петрович Волынский, и сам князь Римский, светлейший пирожник Александр Данилыч Меншиков. «Надобно, когда счастье идет, не только руками, но и ртом хватать и в себя глотать», — твердил Волынский.
Не без любовного талану семейство виноторговца Иоганна Монса: недаром Венус в дружбе с Бахусом. Звездным колесом Фортуны ветреной вознесло Виллима Ивановича на самые лебяжьи груди, те знаменитые, белыми горами над корсажем, — к пылкому сердцу государыни ближе некуда.
«Корову латгальскую досуха выдоит!» — во хмелю потешались старший канцелярист коррешпонденции да государев шут.
Виллиму Ивановичу дары немалые шли и дачи-взятки через Егора Столетова от просителей. Все прибыли исчислены, в тетради вписаны. В Санкт-Питерсбурхе дворец на Мье-реке[2], да на Москве два дома, да в Стрельне усадьба с угодьями, сады и винограды, да в Лифляндии земли с деревеньками, двести душ крепостных мужиков. Выезды, червонцы, самоцветные камни. Камзолы, золотом шитые. И сигн удачи военной — литого золота Марс со шпагой, малый статуй.