Коль пойду в сады али в винограды
Шрифт:
Ко дню знаменательному апостолов Петра и Павла крепкая молодая натура ея величества поборола недуг, хотя царица часто хворала и не могла распоряжаться ассамблеями. «Полнокровная, холерического темпераменту персона», отзывался о государыне рудометатель[10]и придворный апотекарь Блументрост.
…А 30 августа великий праздник учинился для всего Санкт-Питерсбурха: обретение Городом русского небесного патрона, перенесение святых мощей князя Александра Невского.
Мощи шли водою по Волхову, Ладоге и Неве. В Усть-Ижоре, где путевой дворец, святыню
Сам монарх правил рулем. Птенцы гребли как простые матросы. Флотилия с Невы салютовала пушечными залпами.
В малом ковчежце дубовом сокрыты череп и обгорелые кости — все, что осталось после пожара церкви во Владимире от нетленных мощей благоверного князя Александра Ярославича.
От Лавры, где по плану архитектора Андрея Трезина вместо временных деревянных строений возводили каменные и с оградою, под немолчный благовест колоколов монахи вышли во сретение святыни.
И раскольники в народ пущали шепоты: Питерсбурху быть пусту! На колокольне Троицкого собора видали кикимору! А в Александро-Невской лавре монахи гостям мясо подают!
Императрица, великолепно разряженная, с нарядными юными цесаревнами, с Анной Иоанновной, герцогиней Курляндской, и с Катериной Иоанновной, дюкессой Мекленбургской, встречала святыню на архиерейском дворе Лавры.
А Монс, изящный кавалир, и в обители ни на шаг не отходил от госпожи своего сердца, украдкой шептал нежности — пока все русские кланялись и крестились, заливаясь слезами, да шелками мели землю пред ковчежцем с мощами.
Кого из вышних ему опасаться? Монс и с Анной, герцогиней Курляндской, еще до ея самодержавия валялся и со всеми знатными дамами любезник был.
Всем дамам любовник, на всякой свадьбе — жених.
Такое прорицание Монсу в книге гадательной, добытой от чернокнижника Якова Брюса, открылось: «Ты будешь отменный гений, но недолго проживешь; достигнешь великих почестей и богатства; будешь иметь не одну, но несколько жен различного характера; будешь настоящий волокита, и успех увенчает сии волокитства».
Егор Михайлович среди нарядной толпы отвечал церемонно на поклоны знати, едва приподнимая шляпу и кивая с благосклонной усмешкой, перенятой у своего патрона. Ростом мал, но осанка горда. Кафтан на французский фасон пошит, как ныне знатные персоны в Парижах носят, лазоревого атласу с золотым позументом, от той лазури глаза чище неба, те глаза в далеком, горнем мечтании. А волосы его светлые, густые, щипцами горячими подвиты, и парика не нужно.
Думал, не воспеть ли сие достохвальное торжество в звучных стихах, но рифмы не шли, и заскучал. Про любовь слаще пелось Егорушке.
Видал сестрицу Марфиньку среди фрейлин и дворцовых девок: прелесть как мила, недаром живописец заезжий упрашивал списать с нее нимфу на купании, а вокруг пустить щекастых, жопастых младенцев, радостных и с цветочными гирляндами, чтобы в пляску шли и бились розанами не всурьез, для потехи. Но та застыдилась и уперлась: нет и нет, телешом рисовать себя не дам! Дурища несусветная…
Ездили
Пейте, братцы, попейте,
Да на землю не лейте…
Егор араку не любил, а от славного вина из Шампани в голове шумело. Привык к ренскому, али понтиаку, али мушкателю, винам тонкого вкуса. И было приятно, что допущен, с царскими особами пьет-гуляет, а издали глазеет простой люд.
Ах, неспроста же им, брату и сестре Столетовым, такая честь: все дары Божии при них. Вон снова кланяются, никак Вяземский-князь чару поднял, Меншиков сам хитрым оком покосился. Великие люди! А что это Петр Андреич Толстой так вперился злобно — наследника цесаревича, покойного Алексея Петровича ловец и палач?..
На краткий миг встревожившись, Егор снова унесся мечтами туда, где парили сладкопевные птицы с невиданным пунсовым оперением.
3
Настала с дождями и хладом питерсбурхская осень, вдоль Невской першпективной дороги насорили обманным золотом липы. То простудное время, ненастное. Царь сам по гнилым погодам страдал почками, часто лежал хворый.
Он строил правильный городок, образцовый, для оловянных солдатиков и кукольных людишек, чертил по угольнику и линейке, циркулем выверял круги — но народ не понимал планировки, и хотя дома были приземисты и малы, как в Голландии, и улицы мостили крупным камнем, все же вместо заграничной гармонии выходила русская деревня, зато огромная. Русские были глупы и упрямы, строились по-старому, норовя вылезти за линию, и мерли царю назло.
В начале ноября камер-лакею передали почтой малый пакет с бумагами; адресат — сам государь император. То было подметное письмо, но не то старое, что весной перехватил у Ушакова светлейший князь Римский Данилыч, а новое, со многими прибавками. Доносил анонимус, доводчик неведомый, и про состав зелья, которым хотели опоить смертно Петра Алексеевича, и про дачи взятчиков Монса, Балкши и Столетова, и про греховные амуры императрицы Катерины.
На беду Петр Алексеевич сидел дома и пакет вскрыл сам.
Охотников не сыскалось «слово и дело» крикнуть в те поры, когда шут балакал, понеже доносчику — первый кнут; анонимус же придворный, зложелатель, себя уберег и врагов уничтожил.
…Здание было кровяного цвета, красного кирпича, со многими деревянными флигелями, где содержались арештанты, и все время флигели пристраивались новые. Целая площадь за надежным тыном, в Городе малый город — внутренняя крепость Кощеева. Звалась она в народе Стукалов монастырь, еще баня немшоная: там знатно парили огненными вениками.