Кольцо князя-оборотня

Лесина Екатерина

– Мужики с той стороны гнать будут, а мы возле хижины заляжем.

– Тут живет кто-то? – удивился Федор.

– Жили. Раньше. Ведьма одна, поговаривают, это она местного князя прокляла, волчьей шкурой наградив. Он выгнать ее хотел, чтобы колдовством своим людям не вредила, а она зачаровала его, приговорив болота да дом ее стеречь. Он и стерег, пока не умер, и сын его стерег, и внук, и правнук… Крепко, видать, тот князь ведьму разозлил. – Алексей рассмеялся. – Сказка это. Страшная местная сказка…

Ведьмина хижина оказалась старой, но довольно крепкой на вид, более того, внутри хватило места для обоих жеребцов. Федор

беспокоился, как бы не передрались – Нерона присутствие соперника раздражало, – но князь уверил, что, как только волков почуют, мигом успокоятся. А пока хватит и пут.

Чуть позже к охотникам присоединились двое мужиков, в одном из которых Федор узнал старосту из деревни Воронино. Мужики Луковскому поклонились, а хозяином все одно князя считали, к нему обращались с вопросами, его указания выполняли. Мужики принесли ружья, по виду не слишком пригодные к стрельбе, и тяжелые вонючие тулупы. Князь нехотя пояснил, что в таком смело можно на снегу лежать, даже в самый лютый мороз не замерзнешь, да и зверь, коли нападет, не сразу прокусит толстую шкуру.

– Надевай, не то околеешь, – буркнул Алексей.

Пришлось Федору влезать в тяжелый, неприятно пахнущий убор. Но надевать не стал – на плечи набросил и подивился – действительно тепло, совсем как в доме, возле камина, и пахнет не так уж неприятно, можно притерпеться, мороз, он похуже запаха будет.

А все ж таки не понимал Федор такой охоты, не нравилась она ему. Одно дело, когда летишь на коне вслед за сворой борзых, захлебывающихся истеричным, дурным лаем. Конская шея становится скользкой от пота, а с морды на землю падают клочья белой пены, но ты несешься вперед, забывшись в азарте погони, не щадишь ни коня, ни собак, ни зверя и стреляешь уже не ради трофея, а только чтобы удовлетворить древнюю, стыдливо прикрытую правилами приличия жажду крови. А замаешься, можно и отстать, позволить слугам позаботиться и о коне, и о себе, они и рюмочку поднесут, и особо ретивых собак отгонят, и трепыхающегося еще подранка из собачьей пасти вырвут… Тут же дело другое, сидишь в снегу, укутавшись в вонючий мех, сжимаешь обеими руками винтовку да с надеждой и страхом смотришь в указанную сторону. Князь сам объяснял, что делать, сам проверил ружье.

– Оттуда гнать будут, – сказал Алексей, махнув рукой куда-то в лес, – если что – пропускай, дальше подстрелят. И смотри, волк – это тебе не заяц или куропатка, он и глотку перегрызть может.

Федор от наставлений отмахнулся, не хватало еще показать этому дикарю свою слабость. Князь, он похуже всякого волка будет, только дай волю, враз сожрет. Страх юркой ящеркой вполз в душу. А ну как Алексей уже решил избавиться от соперника? Отомстить за поруганную честь? Погибни Луковский на охоте – никто не удивится, мало ли несчастных случаев бывает. Крестьяне не выдадут, они по-рабски преданы князю, считают его законным владыкой, а Федора – самозванцем.

Нет, нет и нет. Князь безумен во всем, что касается Элге, но он благороден, несмотря на безумие и повадки дикаря, он, если бы хотел убить соперника, вызвал бы его на дуэль еще тогда, ночью…

Лес вздрогнул от диких воплей, отовсюду слышался треск, смех, нарочито бодрые человеческие голоса. Началось. Гонят. Значит, сейчас появятся волки. Разом позабыв обо всех страхах, Луковский поднял оружие. Кровь привычно забурлила, ждать осталось совсем немного, чуть-чуть и… Слева и справа одновременно раздались короткие и хлесткие, точно удар плети, выстрелы…

Первой на поляну выскочила волчица. Завертелась, закрутилась и замерла нервной тенью. Она была совсем близко, Федор еще рассматривал тяжело вздымающиеся после долгого бега бока, свалявшуюся шерсть, худые дрожащие лапы, а палец сам нажал на спусковой крючок.

Звук выстрела больно ударил по ушам, а волчицу отбросило в сугроб. Она пыталась подняться, а снег под брюхом уже таял, разрывая окружающую белизну красным пятном. Волчица завыла. Это было настолько неожиданно и настолько неправильно, что Федор растерялся. Она плакала почти как человек, а рядом не было никого, кто бы прекратил этот плач. Луковский сделал попытку до-стрелить зверя, но раненая волчица забилась под еловую лапу. Вой-плач перешел в скулеж, и Федор не выдержал. Он с ума сойдет, если она не заткнется.

Слева, справа и где-то сзади, за спиной, весело хлопали выстрелы, а у него на поляне плакала умирающая волчица. Перезарядив винтовку, Федор встал. В конце концов, ничего не случится, если один-два волка проскочат мимо него, князь же сам сказал пропускать…

Волчица лежала, свернувшись клубком. Снег под нею стремительно таял, пропитываясь горячей кровью, но она еще дышала. Почуяв человека, волчица зарычала. А глаза у нее желтые, совсем как у князя. В этих глазах не было ненависти, одно только отчаяние и бесконечная безнадежная боль. Отвернувшись, чтобы не видеть, Луковский выстрелил. Все, больше она не станет беспокоить его своим плачем, больше не будет смотреть так, больше не…

Волка он заметил слишком поздно. Тот напал со спины, не предупреждая об атаке рыком, ударил всей тяжестью тела и, повалив в снег, вцепился зубами в руку. Федор не успел испугаться, он боролся с хищником молча, выворачиваясь и пытаясь нащупать нож – ружье выронил. Вон оно, лежит в двух шагах, а не дотянешься. Рука немела от боли.

Зверь, подмяв Луковского под себя, пытался дотянуться до горла, а Федор свободной рукой молотил по оскаленной морде и худым плечам. Он проигрывал. Волк сильнее, волк хочет жить и выгрызает себе право на жизнь. И чувствуя неизбежность смерти, Федор закричал. Странно, но его вопль подействовал – волк, разжав челюсти, на миг отпрянул. Всего на один-единственный миг, но и этого хватило, чтобы дотянуться до ножа. Лезвие вошло между ребер, и на Федора хлынула кровь. Еще один удар – волчьи челюсти сжимаются на плече, рука снова немеет. Еще удар… на следующий уже не хватит сил. Пальцы разжимаются, нож падает, а перед лицом горят желтые безумные глаза… Федор зажмурился, чтобы не видеть их, и волк умер. Сначала Луковскому именно показалось, будто зверь не выдержал разрыва невидимой нити, протянувшейся между ним и жертвой, и лишь потом понял, какая это глупость.

– Давай.

Федора подняли вверх. Чьи-то руки заботливо ощупывали тело, чей-то голос настойчиво требовал очнуться и открыть глаза. Знакомый голос. Князь?

Князь.

– Жив, – с мрачным весельем отметил Алексей. – Глянь, какого зверя сожрал.

– Это… это он меня едва не сожрал.

Рука пульсировала болью, а от запоздалого страха дрожали колени. Волк лежал рядом. Неправдоподобно огромный и мертвый. Между лопаток торчала рукоять ножа.

– Ты его?

– Я. – Князь отвел глаза, словно ему было стыдно за собственный поступок. – Но он бы все равно умер, ты ему всю грудь искромсал.

– Два… раза… только. Кажется. Или три.

– Потом посчитаешь. – Алексей, присев возле мертвого зверя, нежно погладил того по седой всклокоченной шерсти. Что он делает? Сумасшедший. Губы князя шевелились, складывалось впечатление, будто он разговаривает с волком, будто просит прощения или обещает. Господи, подумал Федор, наверное, бред начался. На всякий случай он подошел поближе и опустился на снег. Мягкий и совсем не холодный, а если руку опустить, она болит меньше.