Колье госпожи де Бертлен

* * * * * *

Давным-давно, когда пейзаж больших городов не был обезображен небоскрёбами и безликими однотипными пятиэтажками, когда зимы были холодные и снежные, когда люди ещё умели говорить друг с другом, и находили это занятие интересным, когда по улицам ездили запряжённые лошадьми экипажи, а самым высоким зданием столицы Российской империи был Петропавловский собор, жил в своём дворце на Почтамтской улице Светлейший князь Владимир Александрович Воротынский.

В этот вечер, 20 декабря 1875 года, в Александринском театре шла «Василиса Мелентьева», постановки Светлейшего князя Владимира Александровича Воротынского. Двухчасовое действо близилось к финалу. После заключительных слов Ивана Грозного на заднем плане сцены прошли с лева направо двенадцать, как одна – облачённых в чёрные одежды и со свечой в руке монашек, а после, сквозь шум, созданный разорвавшимся в овациях залом, к актёрам вышел Воротынский. По обычаю своему,

он взял двух стоявших в середине актёров исполнявших главные роли за руки и поклонился вместе с ними. Занавес закрылся. Без излишних разговоров князь поблагодарил свою труппу, вышел через чёрный ход, сел в карету и приказал гнать во дворец. На часах было десять вечера.

Приехав домой, Владимир Александрович поспешил разоблачиться, сам наполнил ванную и улёгся в пену, отпустив всех слуг кроме мажордома Степана Степановича. Понежившись сверх получаса в ванне и дождавшись полного лопанья пузырьков и остывания воды, князь, воздержавшись от ужина, прошёл в свою спальню, нагрел кровать углями и завалился под пышное, пуховое одеяло на гору мягчайших подушек.

Он жил так изо дня в день. Утром просыпался в шесть-семь часов, завтракал, читал газету, осведомлялся о хозяйственных делах, в десять ехал в театр на репетицию, до часу занимался с труппой, затем обедал в ресторане и возвращался к двум часам обратно в театр. С пяти часов вечера до одиннадцати сидел на спектаклях, а затем оборачивался домой уставший совершенно, будто на нём пахали, и заваливался в кровать не поужинав. За два года службы в театре Воротынский, и без того худощавый и бледный, вовсе стал похож на тень отца Гамлета. Он понимал, что служба эта не для него вовсе, но с каждой новой статьёй критиков о его премьерах убеждался в обратном. В период с июля 1873, когда князь начал свою карьеру режиссёра и по нынешний декабрь, он поставил следующие пьесы Островского, бывшего его любимым автором: «Комик XVII столетия», «Козьма Захарьич Минин-Сухорук», «В чужом пиру похмелье», «Бесприданница», «Бедность не порок», «Василиса Мелентьева», «Гроза» и последняя постановка – «Волки и овцы». Сам автор, бывавший почти на каждой из премьер, давал весьма высокие оценки, отдельно отмечая какой-то неповторимый, чуть ли не допетровский шарм и минимальное отхождение от текстов произведений. На спектаклях Воротынского также побывали три Великих князя и в скором времени, возможно, на спектакль явится сам Император, вдохновившийся рекомендациями родственников, что являлось Владимиру Александровичу большой честью и делало его любимцем петербуржских газет и журналов. По воскресеньям около его дворца можно было встретить двух-трёх журналистов. Но тогда журналисты были другими. Они не задавали провокационных и личных вопросов, им было глубоко безынтересно, как живёт и чем дышит актёр, политик или режиссёр, а от князя они ждали какого-нибудь красного словца, которым бы он мог охарактеризовать успех своих постановок. Воротынский же от этого особой радости не испытывал. Напротив, в последнее время он всё чаще хотел бросить театр и уехать в своё поместье в Гринёво, или съездить к родителям в Москву, куда в 1873 году переехал отец Владимира Александровича – контр-адмирал Балтийского флота в отставке, из-за разногласий с начальством. Дело в том, что Александр Петрович Воротынский был ярым противником либеральных реформ и чрезвычайно консервативным человеком. Участник Крымской войны и экспедиции русского флота к берегам Северной Америки в 1863-1864, он выступал против отмены телесных наказаний в армии, создания гласных военных судов и военной прокуратуры и ещё некоторых аспектов военной реформы Александра II, за исключением перевооружения и создания всесословных военных училищ. За свои резкие выпады и заявления он был отправлен в отставку, и в Петербурге оставаться больше не мог. Вместе с женой и младшим сыном – Святославом, Александр Петрович переехал в московский дворец, располагавшийся на месте бывшей немецкой слободы. Семнадцатилетнего Святослава отдали в Московский университет Ломоносова, где он изучал экономику и право, готовясь стать судьёй. Вообще семья Воротынских была одной из немногих дворянских семей, на благосостоянии которых никак не отразились либеральные реформы. С XVIII века они были известны как богатейшие дворяне империи, имевшие дворцы в обеих столицах и владевшие землями под Оренбургом, Екатеринославом, Петербургом, Псковом и в Крыму. Оттого, Владимир Александрович Воротынский мог бы совершенно не работать, ибо денег хватило бы ему на всю жизнь, да ещё внукам и правнукам бы осталось. Но с детства его тянуло к прекрасному и, не смотря на то, что театр считался во времена его детства уделом низших сословий в угоду барину, после отчисления из Пажеского Его Императорского Величества корпуса, он потянулся именно к театру. Все, кто, так или иначе, знал князя, отмечали его актёрский талант и способность к организации, что подстёгивало его к дальнейшему самосовершенствованию.

Утром 21 декабря стояла сказочная погода. Был крепкий мороз, светило солнце, снег, лежавший на мостовой не очень толстым слоем, искрился миллионами льдинок. Владимир Александрович стоял у окна в своём кабинете и наблюдал за жизнью на улице. Дворник, укутанный в несколько драных тулупов, расчищал за уплаченный целковый, тротуар перед дворцом, методично размахивая метлой. Мимо дворца мохноногие кобылки лениво протаскивали сани, гружённые свежесрубленными ёлками, углём, дровами, или перевозящие господ в роскошных шубах и громоздких меховых шапках. Один из таких экипажей, а именно – крытые сани на двух пассажиров с монограммой «АБ» на дверце, запряжённые двумя гнедыми клейдесдалями остановился перед парадными дверями дворца. Кучер спрыгнул с козел, отпер дверцу и из саней вышел невысокий мужчина средних лет, с чёрной, кучерявой, пышной бородой до груди, длинными усами, в каракулевой папахе, норковой шубе и с толстенной чёрной тростью в руках, спрятанных в кожаные перчатки. Воротынский

в момент узнал в этом господине своего двоюродного брата – Павла Дмитриевича Ахматбея. Человек истинно малороссийского духа, весёлый и простой в обращении, отставной штабс-ротмистр Кавалергардского полка, надворный советник Павел Ахматбей, имевший в дружеских кругах прозвище «Шахматы-брей», был весьма красив собой и владел приятным, хотя слабеньким, теноровым голосом, на вид же он был любезный и приветливый человек. В свои тридцать пять лет он числился в IV отделении Собственной Его Величества канцелярии, имел пятерых детей от первой жены – княжны Марии Алексеевны Бортянской, умершей скоропостижно от лихорадки через несколько недель после рождения пятого ребёнка. Вторая его жена – француженка, Луиза Евгеньевна де Бертлен, дочь актёра французской труппы Михайловского театра, не нравилась никому из родных и друзей князя Павла Дмитриевича Ахматбея. Она была мила на вид, смугла, черноволоса, красиво пела, играла на фортепьяно и арфе, знала наизусть несколько мольеровских пьес, но совершенно не говорила по-русски, детей недолюбливала, была младше мужа на двенадцать лет и более всего питала страсть ко всякого рода украшениям. Павел Дмитриевич же боготворил свою «Лили» и потакал любой её причуде, покупал всё, что ей заблагорассудится: самые дорогие кольца, серьги, колье, гарнитуры, подвески, заколки и брошки. Он влезал в долги, продавал фамильные владения, выставлял на аукцион предметы искусства и живописи, доставшиеся ему от отца, что вызывало ужасное возмущение Ахматбея-старшего. Старый князь Дмитрий Иванович вообще был в сложных отношениях с сыном. Но недоверие к Луизе де Бертлен испытывал не только он. Оба оставшихся в живых дяди Павла Дмитриевича в один голос твердили о расчётном роде нового брака племянника, хотя имели совершенно иное мировоззрение, нежели Дмитрий Иванович. Опасения на счёт mademoiselle Бертлен высказывал и Александр Петрович Воротынский – дядя Ахматбея по материнской линии, а родной брат первой жены Павла Дмитриевича – князь Владимир Алексеевич Бортянский вовсе рассорился со всем семейством «Ахматов», когда узнал, на ком женится бывший свояк. Что касалось Владимира Александровича, то он предпочитал не лезть в личную жизнь брата, тем более, старшего.

– К Вам князь Павел Дмитриевич Ахматбей, Ваша Светлость – сказал, войдя в кабинет Воротынского, и стукнув каблуком о каблук, Степан Степанович.

– Просите его – ответил князь, выйдя на середину комнаты.

Степан Степанович поклонился и вышел, а через мгновенье в дверях появился Ахматбей. Одетый по моде тех лет, Павел Дмитриевич подошёл к Воротынскому и протянул ему правую руку, на безымянном пальце которого блестело обручальное кольцо, а на среднем – сапфировый перстень:

– С добрым утром, дорогой братец

Воротынский пожал руку Ахматбея, а затем приобнял его, сказав вполголоса на ухо:

– Больше в долг не дам

Павел Дмитриевич рассмеялся:

– Я совсем не по этому поводу, Вова

– В таком случае, тебе удалось меня удивить, Паша – Владимир Александрович жестом пригласил Ахматбея присесть за стол и сам прошёл к своему стулу, больше походившему на трон.

Ахматбей сел, поправив галстук, и положил руки на колени:

– Как живёшь?

Воротынский пристально смотрел в глаза брату, стараясь понять цель неожиданного и раннего визита:

– Слава Богу. А ты?

Ахматбей вздохнул:

– Тружусь в канцелярии. Открываем новый дом презрения слепых. По 200 рублей в месяц получаю. Всё хочу в Диканьку съездить… да то в ведомстве завертят-закрутят, то Лили…

– А чего ты хочешь от меня?

– Ничего. Абсолютно ничего

– Тогда зачем же ты приехал?

Павел Дмитриевич замер, после разгладил усы, положил ногу на ногу и продолжил с явным волнением:

– Видишь ли, недавно мы с Лили устраивали приём в нашем доме на Конногвардейском. Приём был в честь именин Лили. Она же в крещении Анфиса. Там были только близкие друзья и родственники. И представь, меня ограбили!

– Какого это было дня?

– Семнадцатого декабря, в пятницу

– А что украли? – Воротынский заинтересованно подался вперёд.

– Колье Лили, которое я подарил ей за три дня до именин

– Вот как… и что?

– Естественно, я обратился в полицию, они опросили всех, кто был у нас в тот вечер и даже арестовали служанку Лили – Люси

– Далее?

– Я не могу поверить, что Люси – воровка. Видел бы ты её. Такая тихая, маленькая, исполнительная. Работает у моей жены уже второй год и ни разу ничего не украла. Но этот болван Дронов совершенно непреклонен. Говорит: «все факты указывают на служанку». Я спрашиваю, где тогда колье? А он только руками крутит, ничего вразумительного не отвечает. А ты знаешь, сколько я за него заплатил?

– Сколько же?

– Две с половиной тысячи! И с кого спросить?

Воротынский удивлённо поднял брови:

– Ты в своём уме?

– Да, а что?

– Я тебе в долг таких денег не дам, и даже не проси… – Владимир Александрович встал из-за стола и подошёл к окну.

– Я и не прошу. Я просто, как брату, рассказать решил. Надеялся, что ты поддержишь

– Мои слова поддержки тебе компенсации не выплатят – равнодушно ответил Воротынский.

– Вот и обращайся теперь за помощью в полицию. И без колье остался, и без служанки, и без денег

Владимир Александрович взглянул на карманные часы, сверил их с напольными в углу кабинета, вздохнул, подошёл к брату и положил ему руку на плечо:

– Не расстраивайся, Паша. Я тебе помогу

– Чем? Ты же сам сказал, что денег не дашь

– А брат может помочь только деньгами?

– Наверное, нет…

– Я хочу встретиться с твоей женой и с этой служанкой. Где они сейчас?

– Лили с подругой в гостиный двор поехала, а Люси в полицейском участке сидит, в камере…

– Сначала к тебе домой, осмотрим сцену – Воротынский сел за стол, позвонил в колокольчик для вызова слуг, написал что-то на небольшом листе бумаги ручкой с золотым пером, вложил записку в конверт и протянул вошедшему в кабинет Степану Степановичу: