Колесо превращений

Петри Николай

— Как это произошло? — в который раз спрашивал тысяцкий, словно надеялся с помощью ответов Корзуна отыскать сгинувших гридей.

— В разъезде пять воинов было, — отвечал сотник, — две двойки по сторонам, я в центре. За одним из поворотов Стойлег что-то в траве заметил, попросился проверить. Я разрешил и Борислава ему в помощь отправил. Подождал некоторое время — они не возвращаются. Я вторую двойку окликнул и к ним. А там никого. Лошади спокойно стоят, траву щиплют. Мы шибко удивились — зачем оба одновременно спешились? Стали звать их — никакого ответа. Мы быстро по кустам пробежались — никого.

И самое поразительное нигде ни травинки не примято, словно их кто по воздуху унес…

— Стоп! — вскрикнул Милав.

— Ты что?! — удивился Вышата.

— «По воздуху…» — повторил Милав и поднял палец вверх. — Их унесли по воздуху!

— Вздор! — воскликнул Вышата. — Какая птица поднимет двух вооруженных воинов?!

— А если птиц было много?

Вопрос остался без ответа.

Все вернулись на то место, где лошади пропавших гридей по-прежнему щипали траву. Ни лучшие следопыты, ни невероятное чутье Ухони следов воинов на земле не обнаружили.

— Они не спускались на землю, — уверенно заявил Милав.

Вышате пришлось согласиться. Он распорядился брать в разъезды не менее десяти воинов, и чтобы все постоянно были на виду друг у друга. А у самого из головы не выходили слова Кженского.

«Что он хотел этим сказать? — спрашивал тысяцкий самого себя. — И почему не сказал прямо?»

Пропавших продолжали искать до вечера — и по-прежнему безрезультатно. Вышата приказал становиться на ночевку прямо на дороге — не мог он решиться покинуть это место, не будучи уверен в судьбе двух воинов.

Трапеза прошла в скорбном молчании. Говорить не хотелось. У всех было такое чувство, что стоит только произнести слово, и с пропавшими товарищами обязательно случится непоправимое. Вышата увеличил количество ночной стражи и сам в течение ночи несколько раз вставал, чтобы проверить посты. Но гриди службу несли исправно — понимали, что может случиться, засни они на посту…

К утру погода испортилась — заморосил мелкий нудный дождик. Тяжелые свинцовые тучи ползли низко-низко, едва не задевая верхушки деревьев. Сырость, отсутствие солнца, жуткая тишина действовали на росомонов угнетающе. Ждать дольше не имело смысла, и Вышата с тяжелым сердцем отдал команду выступать.

— Я вернусь… — сказал он так тихо, что никто из окружающих ни слова не расслышал, — и тогда я спрошу у этого леса, где мои воины!

Дождь лил весь день. Намокали и становились жесткими и грубыми толстые кожаные плащи. Ноги, которые не укрывали длинные полы, промокли в первые часы и больше не впитывали воду.

Милав обратил внимание, что Вышата с тревогой поглядывает на небо.

— Они сегодня не прилетят, — сказал он, поравнявшись с тысяцким.

— О чем ты? — спросил Вышата.

— О птицах, — пояснил Милав, — в такой дождь перья намокают, их подъемная сила уменьшается…

— А если это не птицы?

Милав внимательно посмотрел на Вышату — не шутит ли? Да нет вроде.

— Если они сумели поселить здесь нагльбааров, — пояснил тысяцкий ход своих мыслей, — почему бы и летающего монстра не притащить в эти земли?

В полдень решили не останавливаться — какой прок. В такой сырости и горячего травяного отвара не приготовишь! Решили идти до вечера, или пока солнце не проглянет.

Вышата как будто успокоился и

в небо поглядывал реже — то ли слова Милава возымели силу, то ли по какой другой причине.

К вечеру погода наладилась. Подул порывистый ветер и разогнал сплошную пелену облаков. Дождь прекратился, выглянуло солнце. Под его закатными лучами заблестели-запереливались многочисленные лужи, лужицы и микроскопические озерца, в которых и муравей бы утонуть не смог. А по всему лесу пошли гулять яркие сполохи — то солнечные лучики, дробясь, отражались в бесконечном множестве дождевых капель, повисших на листве, на ветвях и стволах деревьев. Мир мгновенно преобразился. Преобразились и росомоны словно тот же ветер, что разогнал нудную дождливую серость, унес тяжесть и гнетущую черноту с их сердец.

Вышата объявил привал до завтрашнего утра.

Ночь прошла спокойно, если не считать того, что неугомонный Ухоня, который «никогда не спал», решил немного порезвиться в предутреннем сумраке и стал гонять здоровенного вепря по кустам, чем ужасно переполошил весь лагерь и заработал серьезный выговор от Вышаты и Милава. Впрочем, ухоноид нисколько не расстроился, заявив, что он «не чета некоторым — не хочет потерять спортивной формы, заседая на спине бедного животного». Милав в долгу не остался и сказал, что некоторые могли тренироваться и в более подходящей обстановке, а не вытворять черт-те что в то время, когда нормальные люди спят.

Короче говоря, утро начиналось просто славно и обещало много неожиданностей впереди; Ухоня подсознательно отводил себе не последнюю роль в будущих перипетиях.

Странности начались сразу же после того, как отряд тронулся по маршруту. Солнце уже поднялось над горизонтом. Облаков — ни перистых, ни грозовых — не было, отчего небесный свод казался бездонным. Тысяцкий с озабоченным видом осмотрел великолепную синь, не имеющую материальной границы, и распорядился половине отряда приготовить арбалеты. Милав не посчитал подобные приготовления излишними — удивительные спокойствие и умиротворение, разлившиеся в природе, готовы были обрушиться на росомонов любым сюрпризом.

Почти сразу же вслед за этим к тысяцкому подъехал сотник Корзун.

— Замил-слухач что-то почуял, — сказал он.

— Что же? — спросил Вышата, внутренне готовый к подобному сообщению.

— Он затрудняется определить, что это, но уверен — за нами следят.

— Передай сторожевым разъездам, чтобы держались на прямой видимости от нас, — приказал он сотнику, а затем обратился к Милаву: — А что ты почуял?

Глава 11

КОЛЬЗОР ИГЛОКРЫЛЫЙ

ШЕПОТ?

— Он спокоен?

— Да. Он легко усваивает новое. Но многое подвергает сомнению. Например — отчего явления кажутся неожиданными. Он видит два ответа первое — любое ожидание всегда создает противодействие, ибо любое осознанное ожидание привносит лишнюю энергию; второе — энергия ожидания может случайно оповестить темные силы, заинтересованные в этом.

— И к какому выводу он пришел?

— Весь мир делится на белых и черных, но есть и третьи, представляющие собой аморфное вещество — студень. И именно они — самые опасные, потому что любой ветер может бросить их из одной крайности в другую.