Колесо превращений

Петри Николай

Милав работал Поющим, не забывая размышлять о том, с кем же идет этот страшный ночной бой, в котором кроме звона оружия, стонов раненых да гортанных боевых кличей самих гридей не слышится ни одного постороннего звука. Однако Сэйен почти каждым ударом находил в темноте цель, и Милав по отдаче чувствовал, что напавшие вполне материальны. Рядом с ним орудовал двуручным мечом тысяцкий, и по его надсадному гоканью тоже можно было догадаться, что рубит он не пустоту.

Наконец кто-то из тех, кто оставался за спинами воинов, догадался подбросить хвороста в прогоревшие костры,

и скоро поляна озарилась светом. По мере того как разгорался огонь и тьма отступала перед пляшущим пламенем, Милав чувствовал, что сопротивление за границей темноты слабеет. Вот уже звенящее вращение Поющего перемалывает только пустоту, не встречая на своем пути никакого сопротивления. Рядом замер Вышата, облокотившись на рукоять меча.

— Что это было? — спросил он растерянно.

Сбоку выросла Ухонина пасть, из которой капала какая-то тягучая слизь, доказывая, что ухоноид сражался не только с влажным ночным сумраком, но и с чем-то более существенным.

— Сейчас проверим, — сказал он и растворился в темноте.

— Огня! — крикнул Вышата. — Дайте больше огня!

В костры полетели заготовленные сучья. Тьма скачком отпрыгнула от яркого пламени и зверем затаилась на границе леса.

Все с тревогой всматривались в деревья, ожидая новой тихой атаки. Самые смелые бродили по освещенным участкам, все-таки опасаясь переступать зыбкую границу света и тени, словно это была граница жизни и смерти.

Поиски ничего не дали. Воины вернулись растерянные и подавленные.

— Ничего…

Вышата не поверил: как! сотня гридей в течение получаса яростно отбивала напор наседающего врага и в результате — ничего?! Двенадцать раненых, трое убитых, зарезано девять лошадей — и ничего?!

Вернулся Ухоня. Все с ожиданием посмотрели на него. Ухоня чувствовал напряженность момента и бравировать не стал.

— Я дважды обежал поляну по спирали, забирая все глубже в лес, — там никого нет…

Вышата внимательно осмотрел поляну, вложил меч в ножны и сказал:

— Всем отдыхать. Стража — как и прежде. Утром разберемся…

Глава 13

ЧУЖАКИ

Разумеется, теперь было не до сна. Костры горели все ярче, пламя взлетало все выше — словно гриди хотели В этом огне спалить тревогу и страх, которые поселились в их сердцах после «тихого» боя. То здесь, то там можно было услышать произносимое полушепотом страшное слово: «НАВЬ».

Милав присел рядом с Кальконисом у гудящего костра и был поражен, увидев, что сэр Лионель перевязывает рану на левой руке, а рядом с ним лежит короткий меч.

— Вы что же — и в бою участвовали?! — не удержался Милав.

— А кто рядом с вами стоял, когда Ухоня в темноту кинулся? — ответил сэр Лионель ровным и даже каким-то скучным голосом.

— Честно говоря, я и не подозревал, что вы мечом владеете!

— Мечом-то я как раз не очень… — сконфузился Ка льконис, — а вот шпагой — да!

— Вы меня по-хорошему удивили! — сказал Милав и придвинулся поближе. Что вы думаете по поводу случившегося?

Вышата сидел тут же и тоже был не прочь узнать мнение человека, не понаслышке знакомого

с нравами и обычаями соседних с полионами вигов.

— О чем-то похожем я уже слышал, — заговорил Кальконис, закончив перевязывать рану. — Говорят, что это сама тьма оживает и принимает зеркальный облик того, кто с ней сражается. Получается, что чем больше воинов бьются с тьмою, тем больше у тьмы соратников. И чем яростнее бьются люди, тем ожесточеннее сопротивление тьмы.

— Выходит, в таком бою победить нельзя? — задумчиво проговорил тысяцкий.

— Победить нельзя, но выиграть сражение можно, — загадочно ответил Кальконис.

Вышата вдруг резко повернулся к сэру Лионелю и спросил его, что-то припоминая:

— Так это вы разожгли костер?!

Кальконис только плечами пожал — дескать, чего тут такого?

В глазах Вышаты вспыхнуло восхищение.

— Да-а, сэр Лионель, вы нас всех просто наповал сразили! Выходит, если бы не вы, мы бы до зари, считай, сами с собой сражались! Ну, голова!..

Кальконис скромно молчал.

Ухоня, видя, что все лавры уплывают какому-то «Кальсоньке», внес в разговор свою лепту:

— Между прочим, я тоже догадался!

— Значит, ты тоже молодец! — улыбнулся Вышата и, взглянув на небо, закончил: — А рассвет-то уже наступил!

И при свете нарождающегося утра гриди ничего в лесу не нашли: только измятая трава, порубленные в запале боя молодые деревья и множество слизи, которой была изобильно забрызгана едва ли не вся трава округи. Ухоня рискнул попробовать слизь и авторитетно заявил, что по вкусу напоминает скверный кисель, но пить можно! Вышата сплюнул в сердцах, глядя на то, как ухоноид пробует эту мерзость. Ухоня ничуть не обиделся, напомнив, что о вкусах не спорят, и куда-то надолго исчез.

Тысяцкий приказал лагерь сворачивать — никому не хотелось оставаться в этих жутких местах лишнюю минуту.

Собрались быстро, хотя пришлось поломать голову над тем, как распределить раненых: некоторые не могли сидеть на лошадях, а телег было мало. Да и лошадиное поголовье за одну ночь уменьшилось сразу на девять добрых скакунов. А уж о погибших товарищах и говорить нечего! Решено было их здесь не оставлять, а похоронить в ближайшем поселении полионов — все же последние одной с росомонами веры; там же по возможности разжиться новыми лошадьми.

Вышата уже садился на коня, когда к нему торопливо подскакал сотник Корзун.

— Полионы, — доложил он, — около сотни воинов в получасе конного шага отсюда.

Вышата вскочил в седло и переспросил:

— Точно полионы?

— Сам видел!

— А куда едут?

— Я думаю — по наши души.

— С чего взял?

— Останавливаются часто и по лесу рыскают, словно ищут кого…

— Ладно, мы не тати какие-нибудь, — сказал тысяцкий, — нам прятаться не от кого. По коням!

Пока выбрались большим обозом на широкую лесную дорогу, пока приняли походный порядок — показались чужие всадники. Было их действительно не менее сотни, и выглядели они, как орчи-наймиты, которых полионы часто принимали на службу. Вышата остался на месте — негоже воину его ранга первым представляться.