Колесо Судьбы
Шрифт:
Вернувшись в предбанник, я обнаружил серую рубаху и такие же штаны, как у того уставшего от жизни уборщика. В первый момент меня накрыло удушающим разочарованием, потом я лениво отмахнулся от своих несбывшихся надежд: даже мыть пол или мести лестницу лучше, чем сутками валяться на койке в тюрьме. Вместо обуви мне предложили какие-то нелепые кожаные туфли, слишком большие для моих ног – разве что делалась поправка на отросшие ногти. На миг мелькнуло в памяти – я не первый раз в этой комнате. Раз в год (или раз в полгода или три месяца – этого вспомнить я пока не мог) меня поднимали из тюремной
Я оделся. Тут же возник все тот же безлико серый и повел меня в соседнюю комнатку – стричься, бриться и кромсать ногти. Мой конвоир в черном куда-то исчез. Я смотрел в большое зеркало напротив кресла и видел совершенно незнакомого мне человека, очень худого, с серыми всклокоченными волосами, с запавшими щеками и с темными впадинами глазниц – не поймешь даже, какого цвета у моего отражения радужки. Ходячий скелет, да и только. Человек в зеркале казался далеко не юным, но возраст его определить было невозможно – от двадцати пяти до сорока – подойти могла любая цифра. Теперь я разглядел шрам, что прежде, там, внизу, нащупывал пальцами. Он шел наверх от середины лба и терялся в волосах. Шрам был еще красный, не слишком давний. Такое впечатление, что меня кто-то приложил железным прутом по башке.
«Сколько же времени на самом деле я провел в тюрьме?» – спросил себя, и мне стало по-настоящему не по себе.
После стрижки и бритья меня повели наверх – опять же по какой-то узкой боковой лестнице, потом унылый уборщик вывел меня на другую лестницу, явно парадную, сверкающую мрамором, приоткрыл темную дубовую дверь, и, втолкнув внутрь, захлопнул за мной тяжелую створку.
Судя по всему, я находился в гостиной. Горел камин. Наколотые дрова были сложены подле каминной решетки на кованой дровнице в виде двух крылатых драконов. Два уютных обитых кожей кресла подле камина, меж ними одноногий столик; на стенах, обитых веселеньким тисненым шелком, картины с зимними пейзажами.
Первым делом я подошел к окну. Оно выходило не на улицу, а во двор – и опять я увидел снег, укрывавший газон и посаженные по его углам туи. Снег был белый, пушистый, нежный, наверняка выпавший этой ночью. Мне захотелось туда, на газон, прыгнуть в снег, ощутить его обжигающий колючий холод, слепить снежок. Как будто мне вновь только десять. Кое-где снег успел подтаять, и в одном углу двора проглядывала земля и топорщились остренькие зеленые побеги цвета ниенского салата.
«Конец зимы, несомненно», – сделал я временную поправку.
Поскреб балконную дверь, но она была закрыта на замок. Бросание снежков отменялось. Тогда я плюхнулся в кресло, вытянул ноги и замер.
Кто-то должен был прийти. Ну что ж, подождем: зачем заключенному без толку суетиться?
Томиться в ожидании пришлось недолго.
Дверь вскоре распахнулась, и в гостиной появился высоченный парень в нарядном колете и пышных штанах. Судя по пестроте наряда – кто-то из слуг. Лицо его было абсолютно бесстрастным, губы плотно сжаты. Он держал в руках серебряный поднос, а подносе – дымящийся кофейник, пара чашек и тарелка с румяными булочками. Еще я успел разглядеть
В следующий миг поднос очутился на мраморной круглой столешнице передо мной. Слуга поклонился так низко, что я разглядел просвет круглой лысинки у него на макушке. Потом, ни слова не говоря, он развернулся и вышел. Я налил себе кофе в чашку, изрядно расплескав, серебряными щипчиками кинул три куска сахара, плеснул сливок – разумеется, через край и ухватил горячую булочку. В следующий миг булочка исчезла, чашка опустела. Я не сразу понял, что произошло, лишь губы жгло, да на балахоне расплывалось жирное пятно от масла. Потом сообразил: я просто проглотил все залпом.
Со второй порцией я решил не спешить. Смаковал. Облизывался, тянул время.
Я уже принялся за третью порцию, когда дверь отворилась. Я услышал ее скрип, но не стал поворачиваться: и так видел входящего в зеркале над мраморной каминной полкой.
Это был мужчина лет тридцати, невысокий, смуглый, с черными, неровно подстриженными волосами, худой и сутулый, одетый в черное – черный колет без вышивки, и поверх накинута мантия с широким воротом из волчьего меха. Волосы надо лбом были обвязаны черной шелковой лентой. Ясно было, что от этого человека зависит моя жизнь. Но я даже не подумал встать и поклониться. Вместо этого спешно вылил остатки кофе себе в чашку, как будто опасался, что этот тип может отнять у меня кофейник.
Человек в черном уселся напротив в кресло. У него были темные внимательные глаза, кривоватый тонкий нос и длинный рот с четко очерченными губами. На щеках, шее и запястьях чернели татуировки – один и тот же знак в виде двух скрещенных топоров и меча. Точно такие же знаки, как у того мальчишки, что сопровождал меня из тюрьмы, только их было куда больше, и они складывались в замысловатый узор. Несомненно, магик.
Да их тут целый выводок!
– Ну вот, и настало время нам поговорить, – у незнакомца был низкий рокочущий голос, слишком низкий для его тщедушного тела.
Я когда-то видел его, более того, я очень хорошо знал прежде, кто он такой, но сейчас позабыл, как почти всё прежнее. Помнил только, что прежде его ненавидел.
– Догадываешься, зачем ты здесь?
Я дожевал булочку.
– Видимо, чтобы я сделал какую-нибудь гадость, которую ни один из твоих людей сделать не может.
– Почти угадал. Только почему сразу гадость?
– Хороших дел освобожденным из тюрьмы не предлагают.
– Хочешь знать, что от тебя потребуют?
– Да уж… осчастливь сообщением.
Я покосился на кофейник. Он остыл. И – главное – был уже пуст. Как и молочник, и тарелки с булочками и сыром. Только в масленке расплывался лужицей остаток масла. Я осоловел от еды и стискивал зубы, подавляя отрыжку.
– Ты так и не признал вину.
– А я сильно виноват?
– Изувечил трех человек. Страшно изувечил. Причем не только оружием, но и с помощью черной магии.
Внутри меня ничто не шевельнулось. Ничего не дернулось, не отозвалось болью. Я посмотрел на свои руки: