Колесо в заброшенном парке
Шрифт:
— Ну, да… Кажется, эта. Других-то нет.
— А почему же ее тогда не охраняют?
— Я тоже спросил. А Джузеппе ответил, что это никому не надо.
— В каком смысле?
— Да о ней все забыли давно! Понимаешь, мы тут, похоже, первые пленники, а Контур большой. Охрана не везде. И потом, никто не подумал, что мы можем попасть в эту… технологическую зону.
Стоящий позади них Антонио шумно вздохнул.
— Прости, пожалуйста, — опомнился Бурик, перейдя на итальянский. — Мы говорили о том, что, кажется, нашли нужную дверь.
С этими словами он приподнял ворох свисающих проводов.
— Подержи, а? — попросил он Добрыню. Тот поспешно перехватил провода.
Бурик подошел к двери и попробовал толкнуть ее.
— Заперта? — ужаснулся Антонио.
— Джузеппе говорил, что не должна. В этой части Контура у них полный бардак. Он еще сказал, что даже технари сюда редко ходят. Только если что-то слома… Ой!
Добрыня не стал дожидаться, пока Бурик договорит. Не выпуская из рук вороха проводов, он изогнулся и с видом каратиста со стажем ударил по двери ногой. Разве что «ки-й-я-я…» не закричал. Дверь открылась, издав громкий испуганный «чмок», словно сожалея об утраченной тайне, которую оберегала столько лет.
— Ого… — сказал Бурик. — Ты даешь…
Антонио только присвистнул и покачал головой. Хотел сказать: «А вот у нас в Венеции…», но потом передумал — решил, что расскажет об этом как-нибудь потом. Добрыня молча отпустил провода, отряхнул руки и достал подаренный Джузеппе фонарик. Вниз уходили ступеньки. Мальчишки по очереди шагнули в пугающую темноту. Пахло сыростью и почему-то арбузами. Каждый включил свой фонарик. Упругие лучи высветили покатые кирпичные стены и неровный, покрытый брусчаткой пол.
— Сюда не ступала нога человека… — заворожено проговорил Бурик, глядя вокруг.
— Лет пятьдесят — точно, — подхватил Добрыня. — А может, меньше? Ведь Контур построили не так давно…
— Пошли! — Антонио посветил фонариком в жерло узкого прохода и закрыл за собой дверцу.
Магистр окинул взглядом каждого сидящего за столом.
— Итак, в зоне Контура в настоящий момент находятся три сильнейшие энергетические субстанции — это Гений, Койво и Отражатель. Гения мы перенесли из прошлого по темпоральному коридору, используя методику нашего русского коллеги, покойного доктора Безековича. Вы ведь знаете, что гении — товар редкий. Иногда — скоропортящийся… Койво мы подманили Зовом, и он попал к нам, используя собственные способности плюс особое место недалеко от Москвы, пространственно кореллирующее с зоной Водопровода Медичи. Отражатель пришел вслед за ним по тому же пути. Для чего нам нужен был Гений, вам известно. Койво был призван для стабилизации Гения в связи с неудачей при переносе. На Отражателя мы возлагали функцию влияния на Койво, в том случае если тот не захочет добровольно отказаться от своей Тайной Сущности в пользу Гения…
— Простите, брат мой, — перебил Магистра сухой крючконосый старичок с пронзительными синими глазами — брат Мауро. — Нам известно, что почти все исследования доктора Безековича проводились с привлечением весьма спорной методологии. И вы без должной сертификации применили эти методы для переноса живого объекта из прошлого?
— Вы не совсем правы… — Магистр нервно сцепил пальцы рук. — При переносе мы использовали приемы максимальной защиты. Конечно
— Более осторожно, чем будущее? — язвительно спросил толстяк.
Магистр немедленно ухватился за эту мысль. Ему отчаянно не хотелось терпеть поражение сразу по нескольким фронтам.
— Если говорить о будущем, возлюбленный брат мой, то здесь, как мы с вами знаем, возможен целый пучок вариантов развития. Прошлое же одновариантно и практически неизменяемо. Иначе говоря, для наших прадедов мы множественны — им неизвестно, какой вариант реализовался. Но для наших потомков мы единственно возможны, так что…
— Почтенный Магистр! — брат Мауро постучал авторучкой о свой стакан. — Вы вновь отклоняетесь от темы.
— Да, — подтвердил толстяк. — Но, тем не менее, хотелось бы узнать, почему Сальваторы так держались именно за Виральдини? Ведь восемнадцатый век, как известно, был богат на гениальных композиторов.
— Абсолютно верно, почтенный брат мой! — ответил Магистр. — Это был Золотой Век для музыки. Но все-таки Виральдини был единственным в своем роде. Мало кому известно, что он собирал в своем богоугодном заведении мальчишек не просто одаренных музыкально. Среди них были и те, кого мы называем «койво»! К 1725 году он воспитал уже не одну сотню мальчишек, способных служить как музыке, так и Хранителям-Сальваторам. При этом мало кто из самих выпускников приюта об этом догадывался.
— Так значит, он объединил вокруг себя множество койво! — воскликнул толстяк.
— Он их не просто объединил, — ответил Магистр с таким видом, будто множество койво объединил именно он. — Виральдини создал из них некое подобие эгрегора! Превосходно действующую Модель.
— Поясните, — толстяк, казалось, выражал все большую заинтересованность.
Магистр все больше увлекался.
— Он создал из них огромный музыкальный коллектив, а во главу угла поставил… хор!
Толстяк мигнул.
— Ну и что?
Остальные члены Высокого Совета нетерпеливо задвигались.
— Я так и знал, что вы спросите. С удовольствием поясню. По всей видимости, вы не знаете, что хор представляет собой наиболее мистичное воплощение любой совместной деятельности.
— Не знаю. Я в детстве пел в хоре иезуитского колледжа… Что-то очень нудное — сейчас, наверное, и не вспомню, что именно. И, знаете ли, ощущение коллективного разума меня что-то не посещало.
— Не знаю, что вы там пели, — отрезал Магистр, — я далек от проблем музыкального искусства… Важно то, что Виральдини довел мастерство вверенных ему Сальваторами детей до небывалого уровня и объединил их творческую энергию Гармонией Совершенства, которой обладал сам.
— Так ведь это означает…
— Именно! — Магистр воздел указательный палец. — В какой-то момент вся эта команда действительно стала генератором и обладателем огромной ментальной силы. За это Виральдини жалуют очередное посвящение и назначают Хранителем тайны Прямого Перехода. Ответственность небывалая! Тут-то мы, вернее, наши предшественники впервые заинтересовались им. О каком-либо сотрудничестве с нами речи быть не могло — Виральдини был безупречен. Поэтому мы стали искать его уязвимые места.