Колледж Святого Джозефа
Шрифт:
В то время как почти-самый-важный менеджер открывал второе «кошачье письмо», в школе Святого Иосаафа, у одиннадцатого класса «Б» шел урок истории. Его вел Пантелеймон Елисеевич, седовласый пожилой джентльмен, как говорится, старой закалки, одетый сегодня в горчичный кардиган с растянутыми петлями. Непримиримый вояка со всем, что на пути попадется, на уроках он часто срывался на нравоучительные речи. Ученики любили эту его черту: пока учитель, размахивая руками и брызгая слюной, грозил узловатым пальцем очередному воображаемому врагу, ученики могли неслышно походить на ушах.
Но в то утро класс
— Всё самое пошлое и вульгарное пришло к нам из заграницы, — вещал он, — не только с Запада, как принято считать, но и с Востока. Вместо того, чтобы прислушаться к их мудрецам, коих не мало, наша молодежь смотрит их отупляющие мультики.
Таня и Ваня, брат и сестра, любители аниме, трогательные, худенькие, стриженные как эльфы, подняли на учители возмущенный взгляд. Но так как учитель пребывал в ажитации, они не решились ему возражать.
— Кельты, тем временем — продолжал он, — чей праздник Самайн был прародителем вашего нынешнего Хэллоуина, давно забыты. Кельты праздновали конец лета, окончание сбора урожая, и в то время Самайн не был связан ни с чем сверхестественным. Даже кельтская традиция вырезать из овощей фонари, чтобы подсветить мертвым путь в частилище, не имела к нему никакого отношения!
Ирландцы и шотландцы, эмигрировавшие в США развивали Хэллоуин в отрыве от родной земли и от духа Британии. Эмигранты не смогли сохранить свою культуру! Получился пустой праздник: алкоголь, вызывающие костюмы, раскрашенные лица, хождение попрошаек по домам, не имеющее ничего общего с английскими «духовными пирожками», когда бедняки, которым совсем нечего было есть, выпрашивали праздничную еду в обмен на обещание молиться за души умерших. И сейчас этот праздник, извращенный до неузнаваемости, снова возвращен в Европу. В худшем состоянии, чем уезжал.
Так вот в чем вопрос: какой из этих праздников мы должны перенять? Пустой американский? Сельскохозяйственный кельтский? Или католический День всех святых? Мы ведь не земледельцы и не католики. Зачем нам вообще что-то перенимать?!
Класс молчал. Чьи-то лица при слове «пирожок» приобрели мечтательное выражение. Кое-кто был хмур. Пантелеймону Елисеичу было все равно: он не смотрел на учеников.
— К тому же, чтобы заимствовать, нужно иметь хоть какое-нибудь представление о том, что заимствуешь, — продолжал он, — а мы культурно безграмотны! Посмотрите, что мы едим! Например, круассаны. Разве во Франции существуют круассаны с начинками? Нет, там отродясь не было круассанов с начинками: ни с джемом, ни с шоколадом, ни с кремом — если угодно, они подаются отдельно. Мы даже в пошлый американский бутерброд умудрились уложить докторскую колбасу!
Класс хихикнул, вообразив себе колбасный бургер.
— Значит, надо больше уделять внимание изучению других культур? — с улыбкой спросил Кирилл. Он обожал подзуживать старого учителя.
— Нет, молодой человек! — взвился Пантелеймон Елисеич, — я вам объясняю, что пока мы устраиваем балы с нечистью, русская культура приходит в упадок. Мы забываем наши традиции, не приемлем ничего своего, родного: самовара, русских пряников и калачей, чистого русского языка, исконно славянских праздников, опрятных девушек!
Женщины стыдятся
— Елисеич в свободное время «Вог» почитывает, — шепнула Соня Дженни. Та кивнула с улыбкой.
— Милые барышни, — Пантелеймон Елисееич, к несчастью, заметил их перешептывания, — выходите, пожалуйста, к доске. Обе.
Соня и Дженни нехотя встали, предчувствуя нечто унизительное.
— Ваша юбка слишком коротка, — учитель ткнул пальцем в Соню. Соня, чья юбка действительно была на ладонь короче стандартной форменной юбки, кокетливо повертелась, чем вызвала хихиканье.
— А ваши носки? — он перешел к Дженни, — что значат ваши носки? Во что вы играете? Вам разве пять лет?
На Дженни были те самые гольфы, что Соня подарила ей на первое сентября.
— Хотя по вашему лицу можно понять, что это у вас врожденное, — резюмировал учитель и жестом попросил девушек присесть.
Класс тихо ахнул. Дженни удивленно уставилась на учителя, который раздухарился еще больше и принялся нарезать круги по классу. Соня, садясь, провожала его взглядом, словно хотела убить.
— Откуда с такой психологией возьмется высокая культура?
— Это точно! — громко сказала Соня, — никакой культуры нам не иметь, пока мы судим о людях по цвету кожи!
Но Пантелеймон Елисеевич не слышал возмущенного ропота.
— Мы одеваемся на иностранный манер в китайский ширпотреб, который пришел к нам еще в девяностых, — говорил он отрывисто, — в России из-за отсутствия культуры процветают фирмы, в сторону которых на Западе и не плюнули бы!
— Мы одеваем и едим ширпотреб потому, что как раз не знаем, что это дешево и некачественно, — на этот раз Кирилл был серьезен, — и пошло это из девяностых, от людей, которые выросли без доступа к другим культурам, за железным занавесом.
Мила Косолапова, которая понятия не имела, что такое «железный занавес», уткнулась в свой «айфон». Для нее все интересное на сегодняшнем уроке уже закончилось.
— Что ты знаешь о железном занавесе? — досадливо поморщился старый учитель и продолжил развивать свою мысль, — на время, молодой человек, на время. Пока русское не возродится и не подымется. А потом, когда умы прояснятся, когда не стыдно будет себя показать, то можно будет и на других посмотреть.
— Всё снова произойдет как в девяностые, — убежденно заявил Кирилл, — возникнет такая же сложная экономическая ситуация и в страну снова хлынут такие же негодные товары. Мы словно на качелях будем качаться. Не проще ли просто пообтесать чужие культуры под себя? А то снова будем голодными и будем хавать, что дают. Люди должны иметь выбор.
— Мы вернулись к тому, с чего начали: с Самайна. С невозможности адаптации чужеродного для России. Вы предлагаете не отремонтировать культуру, а просто прикрыть дыры европанелями! — крикнул Елисееич, — народ не знает ни своей истории и культуры, ни чужой. И знать не хочет. Презирает свою страну, а над другими смеется. Любовь надо испытывать к своей стране. Любовь!