Колодец
Шрифт:
— Что так поздно? — спросила Альвина и встала собирать ужин.
— Посидела у Зариней, пока дождь перестал, — ответила Вия.
— Смотрю я, ты на ночь глядя стала домой являться, — задумчиво проговорила Альвина, тарахтя посудой.
— Что? — переспросила Вия, расстегивая пряжку мокрой босоножки.
— Приезжаешь, говорю, совсем уж на ночь глядя…
Вия подняла глаза.
— Если это очередной выговор, мама, то скоро у меня вообще пропадет желание возвращаться в эту… счастливую гавань.
Лицо Альвины потемнело.
— Где тебя лучше приветят?
— Мир
— Какими же разносолами тебя там угощали?
— Пловом. Что ты на меня так смотришь, мама? По-твоему, это преступление? После работы зашла к знакомым, плов ела, смотрела телевизор! — с вызовом перечисляла Вия. Альвина молча глядела перед собой, держа в руке глиняную миску. — По-твоему, я должна мчаться домой сломя голову и тут же хвататься за тяпку или со всех ног бежать в лес — собирать чернику, чтобы потом загнать на рынке.
— Этой черникой, Вия, над которой ты насмехаешься, я вам обоим на одежу зарабатывала.
— И ты хочешь, чтобы так продолжалось вечно?
— По двадцать, двадцать пять литров — это тебе не банку набрать для своего удовольствия, поесть с молоком и с сахаром. Спину потом не разогнуть, и по ночам поясницу ломит не приведи бог.
— И я должна так жить только потому, что так жила ты?
Альвина стояла, под лампой с жестяным колпаком, и яркий свет, падавший сверху, резкими черными линиями обводил ее застывшие, похожие на маску черты.
— Ну, мама… Какая муха тебя укусила, что ты меня пилишь? Ведь я честно свой хлеб зарабатываю, хотя и хожу с маникюром, который тебе просто покоя не дает. Постукаешь день на машинке, так, поверь, тоже поясница заболит, а мозолей… Чего нет, того нет. Однако на службе никто не считает меня белоручкой, свою работу я сама делаю…
Вия заметила, что Альвина, пожалуй, ее не слушает, во всяком случае, лицо ее не выражало ничего и взгляд был обращен как бы в себя. Вия замолкла на полуслове, но Альвина, казалось, и этого не заметила, выражение ее глаз не изменилось. Вия прошла через кухню и приоткрыла дверь в Лаурину комнату. Лаура еще не спала, читала при зеленоватом свете настольной лампы и на скрип дверной ручки оглянулась.
— Ты? Я думала, мама.
Вия подошла к ней.
— Что читаешь? Опять свою «Учительскую газету», а лицо такое, как, будто стихи… В город ездила? Дождь лил, наверно?
— Там его как-то не замечаешь. А от Заречного меня по пути довез Рудольф… доктор.
— Счастливая! А я грязь месила — в такую погоду хозяин собаку из дома не выгонит. Мне туфли не посмотрела?
— Я заходила, но таких нету. Коричневые только тридцать девятого размера. А твой номер — черные с пряжкой, по двадцать семь рублей.
— Пусть сами такие носят! К чему я надену черные? — отозвалась Вия. — Договорюсь с Бенитой, чтоб позвонила мне, когда привезут обувь… Только маме не проболтайся, а то опять заведет волынку… Ее послушать, так можно ходить и в постолах.
Она стояла, прислонившись к столу, руки за спину. С кухни донеслось нервное покашливание Альвины.
— Вы случайно не повздорили?
— С
— Ну да. Не успела я переступить порог, она на меня налетела как фурия. Я думала, не случилось ли чего, пока меня не было.
Вия заметила, как пробежала тень по лицу Лауры, но голос, как всегда, был спокоен:
— Нет.
— Боже мой! — вздохнула Вия. — Мать хочет, чтобы я постоянно доказывала ей, что я не забыла, что помню, как трудно ей было меня вырастить. Интересно: ей никогда не приходило и голову — а мне было легко?
Лаура сделала движение.
— Конечно, ты тоже сейчас скажешь — чего мне недоставало, сыта, одета. Это родительский… кретинизм — считать, что трудно только им. А каково было мне, когда мы ездили продавать ягоды и стояли обтрепанные, как нищие, и люди смотрели на нас, на наши обноски, а мать не давала надеть что получше, чтобы не трепать зря на рынке, но я-то понимала — она хочет разжалобить покупателей, и при людях называла меня сироткой, а я со стыда за нее готова была сквозь землю провалиться… А сколько охапок свеклы и сена мы ночью перетаскали из колхоза! Не видели нас? Или только молчали?.. Щадили из-за отца? «За что же тогда Рейнис сложил свою головушку!» — оправдывалась она и не хотела понять, что именно из уважения к его памяти мы не имеем права себя замарать…
На кухне снова покашляла Альвина.
— Вия! — тихо проговорила Лаура.
— Не успокаивай меня, Лаура. Я родилась и всю жизнь прожила под этим проклятым кровом, в доме Августа Томариня.
— Томариня давно нет в живых, Вия.
— Все равно. Сколько ни простоит этот поганый дом, для меня он всегда будет домом убийцы моего отца. И я всегда буду ненавидеть эту старую крышу, источенные стены, это… — У Альвины в комнате начали гулко бить старые часы. Вия бросила мрачный взгляд в ту сторону и закончила: —…это кулацкое барахло.
Часы пробили двенадцать раз, надсадно и очень медленно, будто сожалея, что время так быстротечно и никак его не удержать, и остается только отсчитывать его, отсчитывать…
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Кухня в Томаринях была полна сладкого чада, и, когда Альвина открыла дверь, чтобы спастись от невыносимой духоты, со двора влетели две осы. Кружа под потолком, у полок с посудой и окон, они искали источник запаха, обнаружили наконец мисочку с пенками, сели на край и стали лакомиться.
— Хи-хи-хи! — болтая ногами под табуреткой, забавлялся Марис. — Посмотрите, как интересно они едят!
Однако ни Альвина, ни Лаура на его слова не обратили внимания. Натужно пыхтя и распространяя аромат, на плите кипела большая кастрюля с яблочным вареньем.
— Капни, Лаура, похоже, что готово, — подавая тарелку, сказала Альвина. — У-у, не растекается, пора снимать.
К заветной кастрюле потянулось и Марисово треснутое блюдце с красными розочками.
— Береги пальцы! — остерегла Лаура и налила ему целую деревянную ложку. — Хлебца нужно?