Кологривский волок
Шрифт:
— Да-а, Антон Петрович велел но-орму выполнить!
— Что он, черт толстолобый, всех под одну гребенку уравнял? Али не видит, кому сколько лет?
И от обиды за свою беспомощность, и от материного заступничества и стыда перед ней у Верушки хлынули неутешные слезы. Худенькие плечики остро приподнялись, испачканное землей личико исказилось — бледненькая, нисколько не загорела за лето. Варвара Яковлевна смотрела на дочку, и сердце сжималось от жалости. Если бы не война, наверно бы, выросла покрепче: велика ли она тогда была. Нынче весной шли они с Зинкой Тарантиной из школы, скинули валенки с галошами — да босиком через Чижовский овраг по ледяной воде. Зинка хоть бы чихнула,
— Не плачь, милая, сейчас я скоренько похватаю. Ступай домой.
Верушка осталась. Видя, как проворно работает мать, помаленьку успокоилась. Хорошо, надежно, когда она рядом. Закончив дело, тут же, прямо на меже, вынула все занозы из Верушкиных ладоней: от прикосновений ее рук они, казалось, стали меньше болеть.
Домой пошли вместе. Мать продолжала поругивать учителя. Верушка со стыдом и робостью думала о том, что завтра снова придется выйти в поле. К счастью, ребята не видели ее слез. И ничего не придумаешь, чтобы не отстать от других, потому что силы в руках не прибавится. Почему же Степка-то так долго теребил? И вдруг ее осенило: нарочно задержался, из-за нее. Не надо было его прогонять, он добрый.
10
Ленька тоже всю осень работал в колхозе, только не у себя, а в дальних деревнях. Даже из-под снега, неожиданно выпавшего в середине октября, копали картошку. Руки и ноги коченели. В рукавицах подбирать картошку неловко, намокнут сразу; валенки тоже нельзя было надеть, по такой распутице годны только резиновые сапоги. Но тут был десятый класс, парод взрослый — не захнычут.
Да, Ленька Карпухин заканчивал десятилетку, последнюю зиму мерил километры до Абросимова и обратно: по-прежнему жил в общежитии и каждый выходной бегал на лыжах домой — как раз марафонская дистанция, если взять в оба конца. Так натренировались с Минькой Назаровым, что на районных соревнованиях показали лучшее время. Только Комарик не выдюжил…
Проснулись затемно. Пока завтракали, мать собирала Леньке кое-какой провиант, сунула ему в карман немного деньжонок — на хлеб. Благо Сергей приносил получку, этими деньгами и держалась семья. Отец стучит в кузнице, те же пустые трудодни зарабатывает.
Сергей спешил на лесоучасток, Ленька — на учебу в Абросимово. На этот раз не на лыжах, потому что надо было отвезти мешок картошки, приготовленный еще с вечера и стоявший в углу в кути. Его укутали в старый шубяк, обмотали половиком. Санки вез Сергей, провожавший брата. Шагали торопливо, иногда бежали впритруску.
Два дня подряд вьюжило, раскачивался, стонал лес, беспокойно метались одинокие вороны, гонимые ветром, и выли провода. Казалось, вся земля в плену у этой снежной заварухи. Дороги переметало так, что с утра по ним нельзя было пробиться без трактора. Сегодня пурга унялась, лишь на полях тянуло поземку, а в лесу утихло, и мороз поослаб.
Миновали Савино и Ефремово, выбрались на зимник. Совсем развиднелось, хотя небо и оставалось мутным.
— Может быть, машина какая-нибудь догонит? Подождем? — спросил Ленька.
— Картошку заморозим.
— Тогда давай я повезу.
— Успеешь, еще придется попыхтеть. — Сергей проветрил потную ушанку и, надвинув ее, опять взялся за веревку. — Еще немного провожу, на работу опаздываю. Ничего, тебе последнюю зиму осталось одолеть. Куда поступать будешь?
— Не знаю.
— Пора думать. Я вот остался недоучкой, а вы с Верушкой двигайте дальше. Если в институт пробьешься, помогать буду, — пообещал Сергей.
На баклановской горе он передал санки брату. Ленька оседлал мешок верхом, лихо присвистнул и покатился впиз к речке. Зато на
Как ни торопился Сергей, а на работу опоздал. По утрам над поселком стоит гул моторов, перекрывая их разноголосицу, на высокой ноте воют пускачи дизелей, слышны крики и брань шоферов, разогревающих двигатели. Машины выползают из ворот гаража, растекаются по лесным дорогам, унося с собой этот шум и гвалт. Сейчас гараж был уже пуст, только сторож старик Еремейцев топтался у распахнутых ворот.
— Проспал, что ли? Заводи да уматывай, пока начальник не увидал, — посоветовал он.
Сергей долго бился с мотором, принес из сторожки ведро горячей воды, проверил искру. Пробовал крутить рукоятку и вполоборота и вкруговую: машина потрепанная, не вдруг заведешь. Это бывший лесовоз Харламова, первого шофера на лесоучастке. Передовику не с руки ездить на таком, получил новенький. Сторож смотрел на Сергеевы хлопоты с недоверчивой усмешкой, поглаживая пегую бороденку.
— Да-а, паря, всурьез тебя затерло: вертишь ручку-то, а он — ни гугу, не отзывается. С капризом, значит. Харламов как-то потрафлял, у того любая машина не отобьется от рук. Понятно, что у него и опыт, и сноровка, обстоятельный мужик. Даве пришел, у меня еще и ворота были назаперти, все проверил, подготовил — чин чинарем. Ко мне заглянул, «Беломором» угостил.
— Что ты, дед, понимаешь в нашем шоферском деле? — огрызнулся Сергей. — Ступай в свою конуру.
Еремейцев обескураженно заморгал белесыми веками, он привык к почтительному обхождению.
— Это я-то не понимаю?! Да я при вашем брате не первый год здесь обитаю! Хочешь знать, наскрозь важного вижу. Сын мой, Петруха, шофером первейшего разряда работает в городе, не дрова, а людей возит в автобусе. — Направляясь к сторожке, он все не мог унять негодования. — Еще обзывается! Конура! Что я, собака? Тьфу!
Двигатель наконец завелся. Сергей резко газанул мимо рассерженного сторожа, прогромыхав окраиной поселка, свернул на изжеванную шинами трассу. Порожняком можно немного наверстать упущенное, с грузом за новыми ЗИСами не угонишься, у них мотор — зверь. Конечно, шоферу лесовоза требуется особая сноровка, потому что возить приходится целые сосновые хлысты: десять кубиков — воз, прицеп на длиннющем дышле, сдай неосторожно назад — мигом завалишься в сугроб.
В незастекленную дверцу задувает ветер, кабина еще не прогрелась, знобко и неуютно. Коробка передач барахлит. Надо как-то дотянуть до весенней распутицы, а там — на ремонт. Не сбавляя скорость, придерживая руль локтями, Сергей пустил машину в накат под угор. Пестрым хороводом побежали ели в накинутых на покатые плечи снежных полушалках, промельтепшл частокол берез, поплыли освещенные низким солнцем увалы с проплешинами вырубок.
На погрузку Сергей встал последним. На деляне уже полным ходом шла работа: тарахтела передвижная электростанция, жужжали электропилы, к погрузочной эстакаде подползали с ношами на пологих спинах трелевщики, похожие на танки. Долго ли повалить дерево электропилой! Не пилят, а все равно что жнут. Бывало, ширкаешь-ширкаешь — семь потов сойдет. В свое время не гул моторов, а матерщинная ругань возчиков слышалась над делянкой; и лошади помаялись вместе с людьми. Да и сейчас еще весь зимний сезон работают колхозники на вывозке, только с других делянок, по своим санным дорогам. Сергею вспомнилось, как они с Галькой Тарантиной и Зинкой Овчинниковой организовали во время войны комсомольскую бригаду — горе-лесорубы. Адова была работа, впроголодь.