Колокольня Кваренги: рассказы
Шрифт:
Пластинка зашипела и мы услышали:
— Сегодня в четыре часа утра, — сказало радио голосом Левитана, — фашистская Германия вероломно напала на нашу страну…
…Так началась война.
Папа пошел добровольцем на фронт. Он обнял нас и зашагал, не оборачиваясь. Мы бежали за ним. Он вышел из-под арки и встал в строй — его батальон строился тут же, на Стремянной.
Дали команду, грянула песня и отряд зашагал.
«Вперед, за взводом взвод, труба боевая зовет».
Мама
Мы бежали за папой все быстрее и быстрее. Слезы катились из маминых глаз.
— Папа, — хотел крикнуть я, — куда ж ты уходишь?..
На углу Невского он обернулся.
— Не грустите, — бросил он, — я вернусь. Ведь мы еще не прослушали пластинку…
И махнул нам рукой.
Вскоре начались бомбардировки и голод. От папы приходили редкие треугольнички.
— У меня все в порядке, — писал папа, — дали одно ружье на троих. Как вы? Как пластинка? Когда идете в бомбоубежище — не забудьте брать ее.
Мы несли ее туда, завернув в пуховый платок. В морозы засовывали в подушку и сверху накрывали одеялом. В темные ночи мама повторяла мне:
— Если мы сбережем пластинку — папа вернется.
Я не понимал этого, но старик Бернштейн в бомбоубежище однажды объяснил мне, что человек не все должен понимать. Мама уже давно отдала патефон за три плитки шоколада и ежедневно добавляла к моему рациону маленький коричневый кусочек. Она променяла все наши вещи на еду, и лишь папина пластинка бережно хранилась в пуховой подушке.
Потом папу ранили. Мы побежали к нему в госпиталь на Фонтанку. Он лежал в огромном зале, в темноте, в стонах, перевязанный.
Мы обнимались в темноте ленинградской блокады и говорили друг другу нежные слова. Я уж не помню, какие.
— Как вы похудели, родные мои, — вздыхал папа, — как осунулись! А как пластинка?
— Не похудела, — ответила мама.
Мы подробно рассказали, как храним ее.
— Молодцы, — говорил папа, — я вернусь, и мы вознесемся, после войны мы заведем патефон, и вы увидите счастье. Должно же, наконец, придти счастье…
Он был романтик, мой папа, он ждал счастья, как другие Мессию.
Голод стоял невыносимый. Я уже не мог переносить холодов. Мы стали готовиться к эвакуации. В картонный чемодан мама положила платок, мои рейтузы, теплое белье и пластинку — больше не было сил тащить — и мы покатили на грузовике по Ладожскому озеру. Сверху падали бомбы. Машины вокруг нас тонули в пробитом льду.
— Мы приедем, — повторяла мама, — пластинка нас спасет.
Она оказалась права — мы добрались до берега.
Мама моя выехала из Ленинграда черноволосой, а из грузовика вышла белой. Я боялся спросить, что
А потом нас повезли в Сибирь, в тыл, в деревушку Арачинск. Там нас уже ждала бабушка Бася, прибывшая до нас из Белоруссии. Когда мы постучали в двери ее комнатки, она не узнала нас, так мы исхудали и изменились. Она дала нам картофелину и пару луковиц.
— Гей, гей, — сказала бабушка Бася. — Идите.
И только когда мама заплакала, бабушка признала в ней свою дочь.
Она разогрела воды и отмывала нас весь вечер в огромном эмалированном тазу.
Потом мы ели мамалыгу — лепешку из кукурузной муки и пили липовый чай.
Бабушка смотрела на нас и вздыхала:
— Вейз мир, — говорила она, — в какое время мы живем! Чтоб «маме» не узнала свою «тохтер», вейз мир!
Все вместе мы начали жить в семиметровой комнатке. Я чистил картошку, мама варила щи, бабушка готовила мамалыгу. От этого времени войны и разрухи у меня осталось ощущение покоя и тепла. Почему — объяснить не могу, возможно, оттого, что жили мы дружно, читали при свече и в темноте пели военные песни.
«Вперед, за взводом взвод, труба боевая зовет…»
И я все видел папину спину и как он потом обернулся и махнул нам рукой.
Вскоре от папы пришла телеграмма: «Встречайте семнадцатого».
Мы перечитывали ее дня четыре.
— Видишь, — говорила мама, — пластинка его спасла.
Мы начали готовиться к встрече. Ели мы обычно скудно, а тут вдруг бабушка выложила на стол рыбу, утку, копченого угря, приготовила шейку, печеночки и форшмак.
Мы обалдели.
— Где ты все это достала? — спросила мама.
— Что, жалко для такого зятя, как у меня, — ответила бабушка. — Он приедет часа через четыре, вы пока кушайте.
— Но откуда ты взяла такие деньги? — настаивала мама.
— Какое ваше дело — кушайте, кушайте…
Я пробовал то, другое.
— Ну как? — интересовалась бабушка.
— Объеденье! — говорил я.
Маме ничего не лезло в рот. Ей было не по себе. Неожиданно она подошла к подушке и сунула в нее руку — пластинки не было.
— Я так и знала! — вскричала мама. — Где пластинка?!
— У вас в животе, — отвечала бабушка Бася.
— В каком смысле?
— Я ее продала на рынке. Должны ж мы достойно встретить моего зятя, раненного в боях.
Маму охватил ужас. Пластинка хранила папу, а сейчас ее не было. За три часа до приезда.
— Ты с ума сошла! — произнесла мама.
— Почему? — бабушка не понимала. — Зачем тебе речь одного ганефа на похоронах другого?