Колокольня Кваренги: рассказы
Шрифт:
— А сейчас где-нибудь идет война? — спросил он. — Где сейчас война?
— Нигде, — сказал я и сам удивился. Действительно, в этот день нигде не было войны.
Боже мой, сколько таких дней было на земле?..
Мы опять помолчали. И тогда он вдруг произнес:
— Надо бороться за мир!
— Да, — согласился я.
— А ты борешься? — спросил он. — Расскажи, как ты борешься за мир?
Я задумался. А как я борюсь за мир?
—
— Это хорошо, — задумчиво произнес он. — Значит, войны не будет, раз ты борешься…
— Конечно, не будет, — сказал я.
— А раз не будет войны, — уточнил он, — значит, мы не умрем? Никогда не умрем, правда?
— Знаешь что, — ответил я, — лучше иди и встань посреди лужи…
Он посмотрел мне в глаза.
— Если мы будем бороться за мир, мы не умрем?..
— Видишь ли, нам уже пора домой — нас мама ждет с ужином. А ну, давай наперегонки! — И я бросился бежать.
— Значит, умрем, — констатировал он, не двигаясь с места.
— Ну и что? — сказал я, — Ну и что?! Что тебя беспокоит? Все живое умирает. И человек, и животное, и дерево…
— А мы? — спросил он. — Я, ты, бабушка?..
— Мы люди, — развел я руками.
— Это плохо, — сказал он и вздохнул. — Ну, ладно, а что потом?
— Когда потом?
— Какой ты непонятливый! — сказал он. — Ну, когда умрем, что потом?
— А-а-а…, - протянул я, — так бы сразу и говорил… Ну, что потом, потом только все и начнется…
— Расскажи, — сказал он…
«А что начнется? — в ужасе подумал я, — что только потом начнется?!»
— Видишь ли, дружок, — сказал я, — ты, возможно, этого не знаешь, но материя не исчезает и не возникает вновь! Она просто переходит из одного состояния в другое. А мы с тобой материя. Понимаешь?
— Значит, мы не исчезнем? — спросил он.
— В том-то и дело! — обрадовался я. — Понимаешь, мы просто станем травой, деревом, цветами…
Он стоял, и его веки подрагивали. На глазах появились слезы.
«Мне нельзя с ним гулять, — подумал я. — Меня нельзя подпускать к детям…»
— Почему ты расстроился? — спросил я.
— Я не хочу превратиться в крапиву, — сказал он.
— Что ты, дружок, в крапиву превращаются только очень плохие люди, такие, например, как Андрей Фомич.
Он молчал.
— Скажи, а Харон перевозит через реку на простой лодке, на совсем простой?
— Что ты, — замахал я руками, — на какой простой?! На моторной!
Глаза его
— На моторной?!!
— Ну да! С двумя моторами. Представляешь, с двумя моторами! Даже с тремя!
Он развел руки и побежал. Он бежал по лужам, и разноцветные брызги летели в стороны…
— Догоняй! — кричал он.
Мы носились по лужам, в которых плескалось красное вечернее солнце, и жизнь казалась вечной.
Вернулись мы мокрыми с ног до головы, и, когда ели блинчики с черникой, он сказал:
— А знаешь, мама, кого мы сегодня встретили в парке? Колли! Огромного рыжего колли!..
ХИМИК
Прозвенел третий звонок, и фойе опустело.
Семенов последний раз затянулся и хотел уже бросить сигарету, как вдруг услышал:
— Разрешите прикурить.
Он поднял глаза и увидел средних лет мужчину с лицом человека, только что вырвавшегося на свободу.
— Пожалуйста, — сказал Семенов.
— Тоже мучаетесь? — сочувственно произнес мужчина. — Как это люди такую дрянь пишут?
Семенов вздрогнул — он являлся автором пьесы. Это была его шестая пьеса и, как ему казалось, интересно поставленная.
— Вы так считаете? — спросил он.
— Как будто вы иного мнения, — сказал мужчина. — Я б ушел вообще. Жена досматривает. Вы, наверное, тоже супругу в зале бросили?
— Нет, я один, — ответил Семенов.
— Так чего вы торчите?
— Вы считаете, что мне следует уйти? — нерешительно спросил Семенов.
— Я считаю, что такое надо запить, — сказал мужчина, — для восстановления равновесия. Пойдемте по чашечке кофе, а?
Они прошли в буфет.
— Здравствуйте, Федор Аполлинарьевич, — улыбнулась буфетчица.
— Вы, никак, завсегдатай? — удивился мужчина.
— Нет, так, одна знакомая, — ответил Семенов.
— Понятно, — протянул мужчина и взял коньяку.
— Такую муру коньяком заливать надо. И то — «КВ»… Не ниже, никак не ниже. Какое счастье, что мы с вами на свободе. Я вам честно скажу, почему я иногда хожу в театр — чтобы сбежать! И почувствовать себя свободным. Это же страшно представить — тысяча человек сейчас мучаются и потеют.
— Тысяча сто шестнадцать, — поправил Семенов.
Он точно знал количество зрителей, поскольку от этого зависел его заработок.
— Буфетчица сказала? — подмигнул мужчина. — Нет, вы знаете, я бы все-таки хотел взглянуть на автора.