Колымские тетради

Шаламов Варлам Тихонович

На обрыве

Скала кричит — вперед ни шагу, Обрывы скользки и голы, И дерево, как древко флага, Зажато в кулаке скалы. И мгла окутает колени, Глаза завесит пеленой. И все огни людских селений Закроет белою стеной. Стоять, доколе машет знамя, Не потонувшее во мгле, Распластанное над камнями, Живое знамя на скале.

Нынче я пораньше лягу [45]

Нынче я пораньше лягу, Нынче отдохну. Убери же с глаз бумагу, Дай дорогу сну. Мне

лучи дневного света Тяжелы для глаз. Каменистый путь поэта Людям не указ. Легче в угольном забое, Легче кем-нибудь, Только не самим собою Прошагать свой путь.

45

Написано в 1955 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради». Опубликовано впервые журналом «Юность», № 9, 1966. Очень ответственное стихотворение, важная запись моего дневника.

Вся земля, как поле брани

Вся земля, как поле брани, Поле битвы вновь. Каждый куст как будто ранен, Всюду брызжет кровь. И высокую когда-то Синеву небес Обернут набухшей ватой, Зацепив за лес. И сентябрь, устав от бега, От пустой тщеты, Пригибает первым снегом Поздние цветы…

Нет, нет! Пока не встанет день

Нет, нет! Пока не встанет день, Ты — только тень, ты — только тень Любой полуночной сосны, — Ведь сосны тоже видят сны. И я гляжу в твое лицо, И я верчу в руках кольцо — Подарок равнодушный мой, — И ты б ушла давно домой, Когда б успела и могла Сказать, как много было зла, И если бы ночная мгла К нам снисходительна была. Но, начиная холодеть, Глухая ночь уходит прочь, Как бы желая мне помочь, Помочь получше разглядеть Зрачки бездонные твои И слез едва заметный след. И во все горло соловьи Кричат, что начался рассвет.

Слабеет дождь, светлеет день

Слабеет дождь, светлеет день, Бессильны гроз угрозы. Промокший до костей олень Не изменяет позы. И мы поймем, шагнув в поля, На острова и поймы, Как независима земля И как она покойна.

Я сказанье нашей эры

Я сказанье нашей эры Для потомков сберегу. Долотом скребу в пещере На скалистом берегу. Тяжело, должно быть, бремя Героических баллад, Залетевших в наше время, Время болей и утрат. На заброшенных гробницах Высекаю письмена, Запишу на память птицам Даты, сроки, имена. Мне подсказывают чайки, Куропатки голосят, Две сибирских белых лайки, Трое синеньких лисят. И, моргая красным глазом, Над плечом сопит сова. Умиляется рассказу, Разобрав мои слова.

Наклонись к листу березы

Наклонись к листу березы И тайком прочти, Что на нем чертили грозы По пути. Ветры яростно трепали, Пачкая в пыли. Листьям завтра быть в опале У земли. Завтра снег просеют в сито. И осколки льда Лягут зеркалом разбитым У пруда. О какой жалею доле? Чья это рука Сжала горло мне до боли, Как тоска?

С моей тоской, сугубо

личной

С моей тоской, сугубо личной, Ищу напрасно у резца, У мастерства поры античной Для подражанья образца. Античность — это только схема, Сто тысяч раз одно и то ж. И не вместит больную тему Ее безжизненный чертеж. И не живет в ее канонах Земная смертная тоска, И даже скорбь Лаокоона Ленива и неглубока. Архитектуры украшенье, Деталь дорических колонн — Людских надежд, людских крушений Чуждающийся Аполлон. Лишь достоверностью страданья В красноречивой немоте Способно быть живым преданье И путь указывать мечте.

Слабеют краски и тона

Слабеют краски и тона, Слабеет стих. И жизнь, что прожита до дна, Видна, как миг. И некогда цветить узор, Держать размер, Ведь старой проповеди с гор Велик пример.

Мы дорожим с тобою тайнами

Мы дорожим с тобою тайнами, В одно собранье их поставя С такими сагами и дайнами, Которых мы забыть не вправе. Ведь мне с годами это тождество До умопомраченья ясно. Казалось, нам дождаться дождика И все в слезах его погаснет. Но нет, оно — пожара зарево Над нашей жизнью запылавшей, Пока еще не разбазарено, Затоптано, как лист опавший.

Вдыхаю каждой порой кожи

Вдыхаю каждой порой кожи В лесной тиши предгрозовой Все, что сейчас назвать не может Никто — ни мертвый, ни живой. И то, что так недостижимо, Что не удержано в руке, Подчас проходит рядом, мимо, Зеленой зыбью на реке. Мир сам себе — талант и гений, Ведущий нас на поводу, И ритма тех его смятений Нам не дано иметь в виду. Ведь это все — одни отписки: Баркасы, льдины, облака, — Все то, что без большого риска Бросает нам его рука.

Я жизни маленькая веха

Я жизни маленькая веха, Метелка, всаженная в снег, Я голос, потерявший эхо В метельный, леденящий век. С горластым бытом в перепалке, Мне не случалось никогда Зубрить природу по шпаргалке — И в этом вся моя беда. Меня мороз дирал по коже, И потому в своей судьбе Я все придирчивей и строже И к нашим близким, и к себе…

Где жизнь? Хоть шелестом листа

Где жизнь? Хоть шелестом листа Проговорилась бы она. Но за спиною — пустота, Но за спиною — тишина. И страшно мне шагнуть вперед, Шагнуть, как в яму, в черный лес, Где память за руку берет И — нет небес.

Луне, быть может, непонятно

Луне, быть может, непонятно Людское робкое житье, И ей, пожалуй, неприятно, Что так глазеют на нее Сегодня, кажется, недаром, Не понапрасну, не зазря Хрипеть приходится гитарам В чертополохе пустыря. Но все же, плечи расправляя, Покорный сердца прямоте, Шагну назад из двери рая В передрассветной темноте. Шагну туда, где боль и жалость, Чужая жалость, может быть. С моей давно перемешалась, И только так могу я жить.