Колымские тетради

Шаламов Варлам Тихонович

Это все — ее советы

Это все — ее советы, Темной ночи шепотки, Обещанья и приветы, Расширявшие зрачки. Это жизнь в лесу, вслепую, Продвиженье наугад, В темень черно-голубую, В полуночный листопад, Где шуршат, как крылья птицы, Листья старых тополей, Где на плечи мне садится Птица радости моей.

Ни версты, ни годы — ничто нипочем

Ни версты, ни годы — ничто нипочем Не справится с нашим преданьем. Смотри — небеса подпирает плечом Северное сиянье. И нас не раздавит глухой небосвод, Не рухнет над жизнью овражьей, Не вплющит в библейский узорчатый лед Горячие головы наши. Порукой — столбы ледяного огня, Держащие

небо ночами… Я рад, что ты все-гаки веришь в меня, Как раньше, как в самом начале…

Мак

Пальцами я отодвинул Багровые лепестки, Черное сердце вынул, Сжал в ладоней тиски. Вращаю мои ладони, Как жесткие жернова, И падают с тихим стоном Капельками слова. Мне старики шептали: Горя людского знак Этот цветок печали — Русский кровавый мак. Это моя эмблема — Выбранный мною герб — Личная моя тема В тенях приречных верб…

Все плыть и плыть — и ждать порыва

Все плыть и плыть — и ждать порыва Набравшей мужества волны. Лететь, волне вцепившись в гриву, Иль видеть сны, глухие сны. Где над землею раздраженно Мигает, щурится гроза И едкий дым мостов сожженных Ей набивается в глаза.

В гремящую грозу умрет глухой Бетховен [47]

В гремящую грозу умрет глухой Бетховен, Затмится солнце в Кантов смертный час. Рассержен мир — как будто он виновен Или винит кого-нибудь из нас. Природа не всегда к искусству равнодушна И гения судьбой подчас возмущена, Имеешь уши слышать — слушай, Как затаился гром, как дышит тишина.

47

Стихотворение написано в 1955 году в поселке Туркмен Калининской области. Входит в «Колымские тетради».

Безымянные герои

Безымянные герои, Поднимаясь поутру, Торопливо землю роют, Застывая на ветру. А чужая честь и доблесть, В разноречье слов и дел, Оккупировала область Мемуаров и новелл. Но новеллам тем не веря, Их сюжетам и канве, Бродит честь походкой зверя По полуночной Москве…

Пусть в прижизненном изданье

Пусть в прижизненном изданье Скалы, тучи и кусты Дышат воздухом преданья Героической тщеты. Ведь не то что очень сильным — Силы нет уже давно, — Быть выносливым, двужильным Мне на свете суждено. Пить закатной пьяной браги Розоватое питье, Над желтеющей бумагой Погружаться в забытье. И, разбуженный широким, Пыльным солнечным лучом, Я ночным нетрезвым строкам Не доверюсь нипочем. Я их утром в прорубь суну И, когда заледеню, По-шамански дуну, плюну, Протяну навстречу дню. Если солнце не расплавит Ледяной такой рассказ, Значит, я и жить не вправе И настал последний час.

Не солнце ли вишневое

Не солнце ли вишневое На торосистый лед, Как мука наша новая, Назойливо встает. Я в угол смел бумажное, Ненужное хламье, И в этом вижу важное Признание мое.

Сразу видно, что не в Курске

Сразу видно, что не в Курске Настигает нас зима. Это — лиственниц даурских Ветровая кутерьма. Голый лес насквозь просвечен Светом цвета янтаря. Искалечен, изувечен Желтым солнцем января. Здесь деревьям надо виться, Надо каждому стволу Подниматься и ложиться, Изгибаться вслед теплу. Со своим обледенелым, По колено вросшим в мох Изуродованным телом Кто ж к весне добраться мог?

Стланик [48]

Л. Пинскому

Ведь снег-то не выпал. И, странно Волнуя людские умы, К земле пригибается стланик, Почувствовав запах зимы. Он в землю вцепился руками. Он ищет хоть каплю тепла. И тычется в стынущий камень Почти неживая игла. Поникли

зеленые крылья, И корень в земле — на вершок! И с неба серебряной пылью Посыпался первый снежок. В пугливом своем напряженье Под снегом он будет лежать. Он — камень. Он — жизнь без движенья, Он даже не будет дрожать. Но если костер ты разложишь, На миг ты отгонишь мороз, — Обманутый огненной ложью, Во весь распрямляется рост. Он плачет, узнав об обмане, Над гаснущим нашим костром, Светящимся в белом тумане, В морозном тумане лесном. И, капли стряхнув, точно слезы, В бескрайность земной белизны, Он, снова сраженный морозом, Под снег заползет — до весны. Земля еще в замети снежной, Сияет и лоснится лед, А стланик зеленый и свежий Уже из-под снега встает. И черные, грязные руки Он к небу протянет — туда, Где не было горя и муки, Мертвящего грозного льда. Шуршит изумрудной одеждой Над белой пустыней земной. И крепнут людские надежды На скорую встречу с весной.

48

Стихотворение написано в 1949 году на ключе Дусканья на Колыме, на лесной командировке, где я был фельдшером и получил возможность записывать в рецептурные книги не только йод и физиологический раствор, но и стихи. У меня есть подлинные колымские тетради с записью этого стихотворения, где остался след работы над текстом. Как все мои стихи, «Стланик» имеет сто вариантов. В 1956 году отправлен в журнальное плавание последний вариант, последний текст. В это время московские журналы принимают у меня очень много стихов — более сотни должно было быть опубликовано. Но к концу 1956 года я стал получать отказы, задержки. Кончилась эта история тем, что только в одном журнале «Знамя», по консультации Л. Скорино, В. Инбер, Б. Сучкова и Е. Суркова, напечатали не двенадцать, как обещали и принимали, — а всего лишь шесть. Эти шесть стихотворений под названием «Стихи о Севере» и были напечатаны в «Знамени» в 1957 году.

Цикл открывается стихотворением «Стланик». Это значило, что «Стланик» — мое первое напечатанное стихотворение. Дело в том, что я пишу с детства. Печатаются с 1932 года, но только рассказы и очерки. Стихов я не печатал раньше. И первое стихотворение напечатали, когда мне было ровно пятьдесят лет. Это стихотворение и есть «Стланик».

Текст в «Знамени» меньше на одну строфу, чем надо. Это строфа — «И черные, грязные руки!». В «Огниве» же, вышедшем в 1961 году, текст еще короче, чем в «Знамени» 1957 года. Я дорожу этим стихотворением. Полный текст его опубликован в сборнике «Дорога и судьба».

«Стланик» — одно из главных моих стихотворений, как по «техническим достоинствам», так и удаче в новизне темы, в находке, а также сущности моего понимания взаимоотношений человека, природы и искусства. У меня есть и рассказ с этим названием, напечатанный в журнале «Сельская молодежь», в № 3 1965 года.

Кому я письма посылаю

Кому я письма посылаю, Кто скажет: другу иль врагу? Я этот адрес слишком знаю, И не писать я не могу. Что ругань? Что благоговенье? И сколько связано узлов Из не имеющих хожденья, Из перетертых старых слов? Ведь брань подчас тесней молитвы Нас вяжет накрепко к тому, Что нам понадобилось в битве, — Воображенью своему. Тогда любой годится повод И форма речи не важна, Лишь бы строка была как провод И страсть была бы в ней слышна.

А тополь так высок

А тополь так высок, Что на сухой песок Не упадет ни тени. Иссохшая трава К корням его прижалась. Она едва жива И вызывает жалость.

Осторожно и негромко [49]

Осторожно и негромко Говорит со мной поземка, В ноги тычется снежок, Чтобы я не верил тучам, Чтобы в путь по горным кручам Я отправиться не мог. Позабывшая окошко, Ближе к печке жмется кошка — Предсказатель холодов. Угадать, узнать погоду Помогает лишь природа Нам на множество ладов. Глухари и куропатки Разгадали все загадки, Что подстроила зима. Я ж искал свои решенья В человечьем ощущенье Кожи, нервов и ума. Я считал себя надменно Инструментом совершенным Опознанья бытия. И в скитаньях по распадкам Доверял своим догадкам, А зверью не верил я. А теперь — на всякий случай Натащу побольше сучьев И лучины наколю, Потому что жаркой печи Неразборчивые речи Слушать вечером люблю. Верю лишь лесному бреду: Никуда я не поеду, Никуда я не пойду. Пусть укажут мне синицы Верный путь за синей птицей По торосистому льду.

49

Написано в 1956 году в Калининской области. Входит в «Колымские тетради».