Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
— Да так, — отвечает, — комнату проветриваю.
Сосед ушел. Видимо, оглядел свою стену и дыру увидел. Подставил руку, а в нее тепло идет. Принес он цемент и замазал отверстие. Ну, у лентяя колотун. Не выдержал и к приятелю.
— Пусти погреться, — тарабанит.
— А ты печь затопи.
— Дров нет.
— Заготовь.
— Вот кровопивец, несознательный элемент! Погоди, я тебя выведу на чистую воду.
Ребята смеются.
— Молодец, Славка, внедрять будем! Андрей, давай пилу, Славку не переслушаешь.
Беремся за работу.
— Ты
— Мы ведь заезжали с Димкой на Диксон к Тамаре Васильевне.
— Да-а?! Славка-то хоть знает?
— Нет. Мы ему не говорили. Ему строим.
— Как она там? Может, надо сказать Славке?
Подходит Димка.
— Нас ведь, дед, никто не просил, сами поехали. Мы еще не знаем, что из этого получится. — Димка грызет щепку и смотрит мне в глаза.
— Разве Славкина жизнь для нас чужая? — замечает Талип. — Она же один с пацаном живет…
— Не знаю, не знаю, — вздыхает Димка, — в том-то и дело, Славка свое горе хранит для себя.
— Должен же быть у человека женщина, который закроет ему глаза в последний час, — сердится Талип.
— Ну ты ведь знаешь нашего Славку? И она тоже хорошая женщина. Не жаловалась, не оправдывалась. Мы не хотели вмешиваться. Поначалу этой мысли и не было, не было этой мысли. Вот только Талип заикнулся: не переехать ли отсюда. «Хорошо, — сразу согласилась Тамара Васильевна: сына показать надо. Я ведь за него перед Славой в ответе». Вот так, дед… им и строим.
Димка отходит в сторонку. Тень от сруба ромбом лежит на слинялой траве.
— По русскому обычаю, — кричит Славка, — ставят любимую женщину, и в ее тень кладут первый венец.
— А что, Славка, может, пригласим Тамару Васильевну?
— Дело говорит дед, — поддерживает Димка. — Как это нам раньше в голову не стукнуло.
— Что это вы вдруг? Мне почему-то трудно от слов таких. Ты ведь никогда, дед, об этом… не подначивал.
Славка хочет уйти. Талип удерживает его за плечо. Вынимает из бумажника фотографию и подает Славке.
Славка берет ее и, не разбирая дороги, уходит к ручью.
Тяжеловесы
Юрьев сидел за большим полированным столом и читал бумаги. Короткая стрижка еще больше подчеркивала его узкий высокий лоб с клинообразными залысинами.
Я подошел к столу и увидел в полировке себя и большую люстру. Он поднял тонкое исхудавшее лицо с холодными серыми глазами и побарабанил пальцами по настольному календарю. Новая манера появилась у шефа, отметил я. Раньше, бывало, выйдет из-за стола, поздоровается, улыбнется. Спросит, как дела или что-то в этом роде. А то прямо с порога начнет разнос. Теперь же молчит, даже сесть не предлагает. Берусь за спинку стула, отодвигаю.
— У меня к тебе серьезное дело, — говорит Юрьев и поднимается из-за стола. Ростом мы одинаковы, но он кажется выше.
— Ты ведь имел дело с тяжелыми поездами?
— Да, но не только я.
— Я тебя спрашиваю.
— Но ведь строго запрещено водить тяжеловесы по магаданской трассе.
— Решения на то и существуют, чтобы их обходить, — шутит без улыбки Юрьев. И разглядывает собственные руки, тонкие, цепкие пальцы. Одет он в безукоризненно сшитый костюм, неяркую рубашку. — Пойми, без котельной и трансформаторов нам не жить. Можно выбрать более легкий путь: реконструировать дорогу, расширить ее, сделать разъезды, съезды, построить мосты. Но на это, сам понимаешь, уйдет год-два.
— Значит, идете на риск?
— Иду. Но смотри, Дюжев, если провалишь, оборвешь хоть один мост — не сносить тебе головы! — Юрьев нервно дернулся.
Что тут было непонятного: завалишь негабарит — перекроешь единственную трассу, а это все равно что горло перехватить.
— Ну, все, иди, — сказал устало Юрьев, — желаю удачи.
…Стоял холодный январский день. Лес молчаливо подступал к самым домам. Сушины с обломленными макушками торчали над подлеском листвяка, словно старики-странники с непокрытыми головами. Я свернул с наезженной дороги и узеньким протоптанным в снегу коридорчиком стал добираться к своему дому. На крыльце меня поджидал Василий Андреевич Поярков.
— Слышу кто-то скрипит, а из-за сугроба не разберу. А я к тебе, Антон.
— Ну, и отлично, заходи.
— Ты понимаешь, дело у меня такое…
— А без дела так уж и вовсе нельзя? Чайку пошвыркать, разговоры поразговаривать.
— И это можно, а то через дорогу, можно сказать, живем, а друг друга не видим. Или время такое пошло, или сами мы виноваты? Может, двинуть тебя, Антон, как следует, гляди, в порядок будет, отбиваешься совсем от рук.
— Ну, давай залезай, не остужай избу-то.
— Избу? Хорошо, брат, говоришь — избу, родным тянет… — неповоротливо разворачивается в застывшем кожухе Поярков.
— Был, понимаешь, в общежитии сейчас, там в углу, в коридоре хлопец с рюкзачком пристроился, поговорили — глянулся мне он, так вот не поможешь ли? Знаешь, с жильем же ни к черту…
— Что-то не уловил я, какой-то хлопец, жилье. А я-то при чем?
— Ты понимаешь, Антон, хлопец тот…
— Ну, ясно, опять нашел заботу.
Вижу, что сейчас Поярков кровно обидится.
— Ладно, подходит такой вариант: устройство парня поручим Димке с Талипом, а пока веди его сюда, у меня поживет с Андреем.
Поярков согласно кивает, повеселел.
— И у меня к тебе дело. Собирайся в путь-дорогу.
— А долго ли голому собраться, подпоясался и готов. Весь я тут.
— А ты хоть ради любопытства спроси — куда, зачем?
— Что спрашивать? Надо, значит, надо. Котелок, топор, пилу брать?
— Погоди с котелком, давай обсудим, дело не простое.
Василий рукавицей смахнул снег с валенок. Пока я искал в кармане ключ и гремел крышкой почтового ящика, дверь распахнулась.