Ком 6
Шрифт:
Зрители оживились, словно всё — вот сейчас заново происходит!
— Жми, родной!
— Давай, Ильюха! Порви их там!
— Да-а-а!
Казаки нетерпеливо подскакивали, вскрикивали, хлопали в ладоши и били себя по коленкам, заново переживая те страшные минуты. Камера приблизилась, крупно показывая, как я карабкаюсь по опоре…
— Чисто белка, ты гляди! Ловок Илюха!
— Замолчи! По-хорошему прошу, отвлекаешь!
— Молчу-молчу…
А потом показали наш пробег по палубе. Особо кровавые моменты были закрыты чёрными прямоугольниками, но перед экраном
— Чего-то быстро у них всё прошло, мы же много дольше провозились…
— А это называется «монтаж», братец! — торжественно воздел вверх палец атаман. — Самые важные моменты оставляют, а кое-что вырезают, соображаешь?
Я хотел ответить, что уж не лыком мы шиты, так-то соображаем, но со всех сторон повскакали зрители, крича и хлопая меня и Айко по плечам. Мне ещё удалось отбиться, но Айко качали, пока она не взлетела над толпой и не сказала:
— Ну хватит, ребятки! Так мы и фильм не увидим! — а сама многозначительно на своих лисичек: видали, мол, как меня ценят?
А фильм был хорош. Точнее, запись спектакля «Мнимый больной» по пьесе господина Мольера. Нахохотались от души!
ДО ЗВОНА В УШАХ
Прошла неделя, в течение которой я гонял лисичек как сидоровых коз, через день выходя на боевое дежурство. В дни, когда я был занят, их гоняла Айко. Иначе атаман пригрозил нам выставить весь наш балаган в чисто поле, пока мы лагерь не разнесли.
А через неделю он встретил меня с суток, сияя, как медный таз. Едва дослушал мой доклад, что никаких особых происшествий…
— Всё, твоя светлость! Кончились мои мученья! Собирай всю свою шайку-лейку и вали в Иркутск! Всем табором! Во! — Он взмахнул какой-то бумагой. — Предписание!
В голове у меня пронеслось сразу множество мыслей. Про возможные неизвестные мне лисьи шкоды. Про похищение Хагена — могло статься, кому-то из начальства наше самоуправлство с бандой не понравилось? Или прознали про англа и сделали какие-то свои далекоидущие выводы, вплоть до неблагонадёжности? Или — совсем уж дикое — что кого-то в службе обеспечения заусило, что я настоял на восстановлении «Пантеры», не согласившись списать её в утиль? И ещё целый рой предположений вовсе глупых, но возможных и от того не менее досадных.
— И за какие такие заслуги мне столь особое внимание, позвольте поинтересоваться?
Атаман полюбовался на моё вытянувшееся лицо и довольно захохотал:
— Да не одному тебе! Всем! Ротация, понимаешь. Взамен усталых частей — новые силы. Первая партия сегодня прибывает, так что, — он подошёл и от души хлопнул меня по плечам, — завтра ж утром — домой! Распоряжение насчёт тебя, прям с са-а-амого верха, отправить с первой партией. Дело срочное.
— Это с землёй, что ли? — удивился я. Вроде не такое оно срочное, чтоб прям горящее. Да и лично я чем мог способствовать продвижению железоплавильных заводов? Приглядом разве что. Так в этом случае проще толкового управляющего нанять. Из прочих имелась разве что ещё
— Не-ет, твоя светлость. Тут всё позаковыристее. — Никита Тимофеевич обошёл стол, угнездился в своём походном кресле и раскрыл ещё одну папочку. — Вот. Приказ о переводе… — он хитро посмотрел на меня: — казачьего старшины Коршунова Ильи Алексеевича, герцога Топплерского, в город Иркутск с назначением на должность инструктора по рукопашному бою и техническому пению во вновь открываемом Специальном военном училище.
В голове у меня всё смешалось и натурально даже зазвенело и забренчало, как в жестянке со столовыми приборами, когда Айко их трясёт. Казачий войсковой старшина — это ж в обычной армии подполковник! Да не может такого быть!
— Это ошибка какая-то…
— Если ты про звание, так никакая не ошибка! Когда принца с «Кайзером» взяли, тебе ещё тогда специальным приказом государевым есаула присвоили.
— Так это через звание?
— Ну! А я что говорю! Цельный принц! Бумага вот только где-то бродила так долго, что ты новых подвигов успел насовершать.
— Так есаула…
— Ну! А за японский ходячий линкор ещё одно дали. Секрет, вообще-то, так что на торжественном построении чтоб заново обрадовался!
Однако меня, если честно, взамест радости распирало тревогой:
— Так я же не настоящий преподаватель…
— Не такай мне! Настоящий — не настоящий! — раздухарился атаман. — Прибедняется стоит! Начальству виднее, где тебе лучше родине служить! Между прочим, годаслужбы твои пересчитали, тебя ещё после Третьей Польской должны были во вторую очередь переписать.
Это, значицца, если вдруг война, то не сразу призываешься, а только если в том нужда возникает. Третья очередь — ещё через четыре года выслуги приходит, а до призыва четвёртой редко когда и очередь доходит, разве что казаки сами добровольцами вызываются.
— Как? Я ж до того на войне и не был?
— А так. На предыдущих контрактах у тебя везде метки: с ведением активных военных действий. Так что всё оно, братец, считается!
— Ядрёна колупайка…
— А раз ты не в очередь призван был, оно в двойном размере засчитывается. Да в университете ты на военной кафедре преподавал.
— Так там и вовсе не война!
— И что ж? Служба всё равно! В зачёт пошло. Так шта, Илья Алексеич, уведомляю тебя о переводе в третью очередь.
— Ну спаси-и-ибо, — что-то я вдруг себя таким древним почувствовал, ужас…
— А ну, нос не вешать! — сурово подбодрил меня атаман. — Шагай, сворачивай свой цирк-шапито. Вас первых грузить начнём, как только транспортник смену высадит. Сентябрь, вишь, на носу. Оттого, поди, и срочность — кто в новом училище будет год начинать?
Из штабной палатки я вышел в состоянии озадаченном. Оно, конечно, здорово, что больше жизнью рисковать не придётся, но и обидно, пень горелый! Ребята тут кровь будут проливать, а я залежи железа осваивать да носы малолетним кадетам утирать?