Командиры крылатых линкоров (Записки морского летчика)
Шрифт:
Ведущий маневрирует, то и дело меняя курс. Мы — как привязанные.
— Володя, люки...
На мгновение машины как бы замирают — все три как одна. Боевой курс, секунды...
— Сброс!
Резкий отворот с потерей высоты сразу же выводит звено из огня.
— Здорово обвели! — отмечает Володя. — Как на футбольном поле!
— Следите за воздухом! — передает комэск. — Не отставать!
На повышенной скорости, прижимаясь к верхней кромке облаков, уходим в море...
— Как завороженные! —
На аэродроме Беляков удивляется:
— Праздник, что ли, сегодня у них, командир? Ни пробоины! В кои-то веки!
— Тихо, тихо, Миша, не сглазь. Праздник — у нас. Знаешь, как им влепили! [138]
Чумичев жмет нам с Бесовым руки, поздравляя с очередным боевым вылетом.
— Спасибо! — вырывается у меня, — Вам, товарищ майор, надо зачесть все три вылета.
— Ну-ну, сочтемся славою...
Разбирать, собственно, нечего — все как по нотам. Так бы всегда...
После обеда — вылет на ту же цель. Ведущий Бесов. Трошин и я — ведомые.
За нами взлетает группа курсом на Феодосию — бомбоудар по плавсредствам.
У Геленджика встречаемся с четверкой «яков». Вот теперь в самом деле праздник!
На цель заходим от мыса Такил — кратчайшим путем от берега. Замысел верный: вряд ли отсюда нас ждут. Плюс к тому — сзади солнце. Маскируясь в его лучах, ложимся на боевой курс. Под нами рваная облачность, но штурман Кравченко уверенно ведет звено, ориентируясь, как дома.
— Еще неделька, и сможем вслепую бомбить, — шутит Володя. — И куда столько бомб лезет!
— Разговоры! Следи за ведущим.
Небольшие довороты, и цепочки бомб устремляются к цели.
Огня нет, однако Бесов резко меняет курс. Издевается? После вчерашнего разговора?
В тот же момент за хвостом самолета вспухают разрывы.
— Вспышки заметил! — с восхищением поясняет Володя. — Вспышки выстрелов, на земле!
Ну и глаз у Бесова! Вот что значит — ас.
— Как бомбы?
— Нормально! Облачность помешала как следует посмотреть.
Нормально. Хоть и не наблюдал. Действительно, уж как дома... [139]
Истребителям не нашлось дела. Помахали крылышками, ушли.
— Похоже, сдает фриц, — угадывает Жуковец мои мысли.
— Приманивает, — острит неговорливый Панов.
— Ну-ну, не избалуйтесь! Не хватало нам бдительность потерять.
Техник Миша, облазав машину, буквально расцвел, залился румянцем, словно ему привезли подарок.
— Что, Михаил? Наконец-то придавишь жука на всю ночь!
— Не жука. Хоть моторы проверить, а то все недосуг. С каких пор уж работают сверх ресурса.
— Все мы работаем сверх ресурса, — не может не вставить словцо Жуковец.
— Ну, вы-то...
— Во, Коля, видал? Железо больше людей жалеет!
Но Беляков уже не слышал. Давал указания, какой инструмент приготовить, как замаскировать
После доклада подошел Трошин:
— Фокус! Противозенитный маневр без огня! Учел твою критику Бесов!
— Не до конца, — ответил я тоже шуткой. — На цель-то все же зашел кратчайшим.
— Ну, ты уж хочешь все сразу! — Он проводил взглядом неторопливо удаляющуюся сутуловатую в толстой меховой куртке фигуру, вздохнул, не скрывая зависти: — Почерк! Бесовский, свой! Неожиданный для врага...
— Не только, — то ли возразил, то ли подтвердил я.
Вспомнил вчерашний ночной полет, представил машину в скрещении белых лучей, в озарении огненных вспышек... «Ну что, не сыграл в ящик?»
Вполне мог сыграть. Не я, так другой, а то двое. Если б один неожиданно не решил зайти на цель привычным для врага курсом... [140]
Спасибо за самолет
Зашел в штабной домик — узнать, не было ли письма.
— А, Минаков, — раздался из-за открытой двери знакомый голос.
Степан Афанасьевич сидел за столом в своей комнатушке. Поднял усталые глаза, внимательно вгляделся.
— Нет письма?
— Нет...
— Тогда садись, торопиться некуда. Помечтаем.
Я присел на неизменный его табурет. Не очень охотно, признаться. Помечтаем? О чем? Мечтать принято было в то время лишь о победе. Но сейчас мне не до того.
— Знаешь, что бы я сделал, будь моя власть?
С минуту ждал — угадаю? Я, конечно, и не пытался.
— Дал бы на день тебе самолет. Твою же «пятерку»! Долетел бы ведь до Минвод? Нашел, где сесть?
— Нашел бы, — я улыбнулся, чуть ли не наяву увидев с детства знакомый аэропорт, нашу мальчишескую мечту и гордость.
— Дал бы! Но... не моя на то власть. Даже не командира полка, не комбрига... Сам знаешь, чья. Жестокая власть войны!
Помолчал, потер подбородок ладонью.
— Подожди, потерпи, Василий Иванович. Почта-то вон как ходит... И то сказать — чуть не все близкие люди друг с другом разлучены. Какая тут справится почта? Надо надеяться, все там живы. Дома-то у тебя. Надо надеяться, понял? Долго ли были у вас оккупанты? А на Украине, подумай-ка, в Белоруссии...
Все это я понимал. И надеялся. Терял надежду, вновь обретал... Ничего нового сказано не было. И тем не менее теплая волна благодарности к этому усталому и участливому человеку вдруг подкатила к сердцу. [141]
— Спасибо, Степан Афанасьевич! — И неожиданно для себя добавил: — За самолет.
— За самолет? Но ведь не дал.
— Тем более.
Замполит подумал, пощурился на коптилку.
— Спасибо тебе, брат, что меня понял. Дать-то ведь легче куда бы, чем...
* * *