Комедианты
Шрифт:
– Ну извини, не знал, что ты такой нежный. Придётся все самому.
С этими словами он засунул ей в промежность ствол пистолета и выстрелил несколько раз. Одновременно прозвучал ещё один выстрел, и младшая дочь Зильденштейна рухнула на пол.
– Ты испортил мне праздник!
– Заткнись, или я пристрелю и тебя.
– Ладно, поехали.
Когда они вошли к Торопыге, тот висел в зале на люстре. Рядом на полу лежали его жена и сын, застреленные из охотничьего ружья.
– Умный был, сука, – сказал Дюльсендорф,
Глава 26
В просторном, дорого, но не кричаще отделанном, прекрасно оборудованном кабинете, где всё под рукой, но в то же время ничто не мешает и не отвлекает, в удобных дорогих креслах сидели двое. Со стороны могло показаться, что это старые приятели, коротающие свободное время за чашкой кофе. Как уже было сказано, они пили кофе и непринужденно беседовали на, казалось бы, совершенно отвлечённую тему. Было время заката, и солнце окрашивало комнату в наиживописнейшие тона.
– Именно понимая всё это, начинаешь особо остро чувствовать красоту таких вот моментов, – сказал хозяин кабинета.
– Вы ещё можете всё изменить. Уезжайте, Сергей Николаевич.
– К сожалению, это невозможно. У меня есть дочь. Вы, как никто другой, должны меня понять.
– Думаете, они оставят её в покое?
– Вряд ли.
– Тогда что?
– Сложный вопрос, Алеша, – он тяжело вздохнул, – с тех пор, как я превратился в Редактора, я понял одно: в этом чёртовом эксперименте все играют чужие роли. Никто не является тем, за кого себя выдаёт.
– Включая нас с вами.
– Включая нас с вами… А хотите водки? Настоящей хорошей водки? А?
– Можно и водки.
Сергей Николаевич, или Редактор открыл замаскированный под шкаф холодильник и достал оттуда бутылку, две небольшие рюмки. Следом на столе появились огурчики, колбаска, сыр…
– За что выпьем? – спросил Редактор.
– Не знаю. В душе сумбур какой-то.
– Вот давайте за этот сумбур и выпьем.
– Согласен. Ясность иногда – это очень хреново.
– Жаль, что при таких обстоятельствах. Ну да ладно.
– При других обстоятельствах… – произнёс задумчиво Каменев и не стал продолжать фразу. – А может, всё-таки рискнете? – спросил он вместо этого.
– Бесполезно.
– Но ведь… – вновь осёкся Каменев.
– Вас выпустили, потому что вы ключ.
– Они знали, что я вернусь?
– Для этого вас и выпустили.
– Как и тех двоих?
– Насчёт Светланы ничего не скажу – тёмная лошадка. А парень, похоже, да.
– И всё же, что бы вы мне посоветовали?
– Не пускайте туда Дюльсендорфа.
– Легко сказать.
– А разве не этому вы учились?
– Не знаю. Да и роль противовеса мне, честно говоря, совсем не импонирует.
– Мне тоже много чего не импонирует, однако…
– В том-то и дело, дружище.
– Давай лучше выпьем ещё?
– А потом ещё, сразу, чтобы хоть на какое-то время…
– Напиваться
В последний раз запустив свой лучик в окно, солнце исчезло за горизонтом.
– Включить свет?
– Не знаю. А вообще, лучше так.
– Хорошо. Пусть будет так. Простите, я вас не задерживаю?
– До полуночи я в вашем распоряжении.
– Полночь… До чего же мы любим условности!
– В полночь за вами придут.
– Я не о вас. Я вообще. Возьмём хотя бы литературу. Меня всегда смущал тот факт, что всякая нечисть появляется с боем часов, тогда как это не более чем условность нашей двуногой цивилизации. Существуют не так много мест, где календарная полночь, назовём это так, совпадает с астрономической, и если уж нечисть так привязана к полуночи, она должна появляться не с боем часов, а с появлением солнца в зените на противоположной точке земного шара.
– Зато исчезают они с первыми петухами. То есть возвращаются к себе, уже исходя из реального времени.
– Значит, это такая же процедура, как политический арест. Сначала звонок по телефону, потом среди ночи, обязательно среди ночи и обязательно после полуночи…
– Потому что они и есть настоящая нечистая сила, они, а не привидения и бесы.
– А они и есть привидения и бесы. Попав туда, они перестают быть людьми.
– Или только ими становятся.
– Возможно. Взять хотя бы моих экспериментаторов. Когда-то большинство из них были весьма неплохими людьми… Да тот же Дюльсендорф. Ученый бессребреник. Почти фанатик. Он же изначально хотел добра для всех, а теперь…
– Теперь он служит эксперименту, которому, по большому счёту, нет никакого дела до человечества и прочей несущественной, с его точки зрения, ерунды.
– Зачем же тогда, по-вашему, он всё это создал?
– Не знаю. Возможно, чтобы разобраться…
– Разобраться в чём? По-моему, с нашей помощью можно только ещё сильнее запутаться.
– Вы всё ещё слишком хорошо о себе думаете, о всех нас. С чего вы взяли, что он хочет разобраться именно в нас? Может, он как математик… Берёт лист бумаги, точит карандаш, пишет формулы…
– Не знаю. Я вообще ничего не думаю… Особенно в последнее время.
За окном шёл дождь со снегом. Ноябрь. Первый месяц зимы. Настоящей тоскливо-промозглой зимы с обязательной сыростью, ветром и, ещё хуже, морозами. Ненавижу морозы. Для меня нормальная температура окружающей среды находится в районе тридцати градусов по Цельсию. Зимой у меня всегда остервенелая холодная депрессия, когда не хочется ничего, особенно не хочется вставать, вылазить или вылезать из-под одеяла, напяливать на себя кучу одежды и идти в этот холодный, грязно-мокрый кошмар. От одной только мысли об этом мне стало холодно, и я ещё сильней закутался в одеяло.