Комедианты
Шрифт:
Мы прижались к стене и стали думать зону безопасности. Оказывается, эти штуки можно создавать и направлять усилием чего-то там в сознании.
– Пошли.
Теперь надо было двигаться как можно тише. К сожалению, на звуки и (о боже!) запахи наше умение не распространялись. Несколько минут мы осторожно двигались вдоль стены, пока не оказались у входа в помещение, которое я видел во сне. Та же огромная зала, выложенная белым мрамором. Небольшое возвышение у дальней стены, круглый бассейн радиусом метра полтора. Грандиозный, абсолютно прозрачный цветок лотоса посреди бассейна. Даже огонь горел в цветке лотоса, как в моём сне. Только вместо факелов были электрические светильники, создающие атмосферу
Зона безопасности удачно расположилась в одном из углов залы, и мы незаметно пробрались туда.
Молитва резко оборвалась на полуслове. В наступившей тишине был слышен каждый шорох. Попробуй мы сейчас хоть пошевелиться…
Тишина продолжалась около минуты, затем люди в длинных чёрных балахонах внесли в залу странную помесь разделочного стола и раскладушки. Установив приспособление, они чинно удалились. Другие так же одетые люди (они встретились у входа) ввели под аккомпанемент собственных шагов отца Маги. Он был немного бледнее обычного, но выглядел спокойным. У меня сжалось сердце. Отец Маги – Редактор! Это объясняло если не всё в нашей с ней размолвке, то, по крайней мере, многое. Балахонщики (так я окрестил для себя этих церемониймейстеров) ловко уложили его на приспособление так, что руки ниже локтей и ноги ниже колен оказались навесу. Вот уж действительно Прокрустово ложе. Затем под руки и ноги поставили что-то вроде специальных тазиков. Проделав все это, балахонщики удалились.
К алтарю приблизилась женщина, буквально излучающая силу и власть, несмотря на невысокий рост и изящное сложение. Балахонщик, преклонив колени, вручил ей небольшой меч. Ни слова не говоря, она повернулась к Редактору и, ловко взмахнув мечом, отсекла ему кисть правой руки. Хор грянул мрачный гимн, а женщина стояла и смотрела, как кровь наполняет тазик. Затем пение стихло, и жрица, обойдя алтарь, вновь взмахнула мечом. Вновь зазвучало пение. Эта сцена повторилась ещё два раза с той лишь разницей, что после того, как она отсекла ему вторую ногу, пение не кончалось до тех пор, пока не перестала течь кровь. Тогда жрица положила меч на Редактора остриём вниз. Это послужило сигналом для балахонщиков, которые торжественно вынесли красивой работы большую чашу, скорее всего, из золота, куда слили кровь. С чашей в руках они опустились перед жрицей на колени, а она принялась читать молитву. Затем она вылила большую часть крови в цветок лотоса, который тут же окрасился в рубиновый цвет. После чего она пригубила из чаши и бережно передала её остальным участникам этого действа.
– Пойдём, – сказал Каменев, – остальное можно не смотреть.
Мы выбрались из пещеры, и только тогда я понял, что дрожу.
– Как ты? – спросил он, пристально посмотрев на меня.
– Трясёт, как при гриппе. Горячка, как у героев Достоевского.
– Ничего, это пройдёт.
– Скажи, она знала?
– Кто?
– Ну, когда все ещё было хорошо и ни о каком эксперименте…
Я боялся произнести имя Маги, словно это могло навлечь на неё беду.
– Она ничего не знала, да, наверно, ничего не знает и сейчас. Эти ребята умеют убеждать.
Глава 27
– …И запомни, – напутствовал меня Каменев, наверно, уже в десятый раз за день, – нельзя недооценивать Дюльсендорфа. Он хищник, настоящий хищник. Он боец, зверь по имени человек, опасный и коварный враг. Его не интересуют такие понятия, как добро
Каменев замолчал, чтобы перевести дух и наполнить рюмки.
– Он работал на правительство? – спросил я, выпив и тщательно закусив хрустящей квашеной капустой.
– Скорее, правительство работало на него. По крайней мере, с тех пор как он открыл эксперимент.
– Что значит «открыл эксперимент»? – не понял я.
– А то и значит.
– Насколько я что-нибудь понимаю, эксперименты ставят.
– Вот именно. Эксперименты, но не эксперимент. Никто не знает, что это такое.
– Так как…
– А вот так. Существует нечто, названное экспериментом. И Дюльсендорф с этим столкнулся, а столкнувшись, начал служить эксперименту. Для него эксперимент – это идея фикс, смысл жизни. Никто, как он, не понимает его чаяния и нужды. Говорят, эксперимент сам ему говорит…
– Чертовщина какая-то…
– Ты ещё перекрестись.
– В голове не укладывается.
– В мире много чего не укладывается в голове. Только к одному мы привыкли, а другое…
– И сколько длится эксперимент?
– Время существования эксперимента соизмеримо со временем существования вселенной. Многие, включая его, думают, что вселенная была создана ради эксперимента.
– Никогда не думал, что правительство интересуется подобными вещами. Особенно наше.
– Ты прав. Они интересуются совсем другими вещами.
– Например?
– Например, эликсиром счастья. Представь себе страну, где все счастливы и любят правительство самой искренней любовью. Где нет преступности, оппозиции, службы безопасности, потому что все, даже вражеские шпионы, становятся счастливыми патриотами вновь обретённой Родины и сами идут сдаваться куда следует. Абсолютное счастье, мечта всех поколений. Рай на земле при сохранении всеобщего бардака.
– Мистика какая-то.
– Не скажи. Сколько людей убивалось, когда умер Сталин. А многие до сих пор его любят.
– Но…
– Вот он и хотел понять, в чём тут дело, и кое-что исправить.
– Как-то мелко для эксперимента.
– Это не эксперимент. Это цена защиты и безопасности. Эксперимент не работает в социальных масштабах. Скорее, он работает с индивидуальностями. И в этом смысле он делится весьма интересными вещами.
– Скажи. А этот Дюльсендорф. Что ему нужно сейчас?
– Сейчас он хочет поиметь всех и стать единственным партнёром эксперимента.
– Это возможно?
– Если у него будем все мы, то да. Тогда он станет практически неуязвимым.
– Тогда зачем…?
– Такова воля эксперимента. Мы всё равно окажемся там в нужное время. От нас лишь зависит, какова будет при этом расстановка сил.
– Поэтому ты так хотел взять Свету?
– Нет, я хотел спасти одного человека.
– Редактора?
Он ничего не ответил.