Комедия положений
Шрифт:
Поднялись на третий этаж, встретились с женщиной, посмотрели квартиру, окна выходили прямо на Гранитный завод, и гул от завода отчетливо был слышен.
Но Нина сказала, что ничего, в принципе мама глуховата, а она привыкла бы, её больше пугала пыль, которая могла приноситься ветром с завода.
Женщина говорила без умолку и бестолково, не столько о квартире, сколько о том, какой её мужик подлец и пьяница, и что жить с ним просто невозможно.
Мы вышли из подъезда и прежде, чем совсем уйти, сели на лавочку. Мы
Вдруг она неожиданно прервала свой монолог о беспутном муже и с криком:
– Чтобы ты сдох, пьяница проклятый, - ринулась на проходящего мимо мужчину, вернее не на мужчину, а на занюханного мужичка, который при виде своей мегеристой половины втянул голову в плечи и ускорил шаг, стараясь незаметно и быстро проскочить опасное место,
Не тут-то было. Женушка накинулась на него, размахивая руками и пытаясь вцепиться в волосы.
Мужик выставил локти, закрывая голову.
– Ну, бл..., - только и произнес он на поток её проклятий.
– Вы слышали, да, слышали? Он матерился, - торжествующе обратилась она к нам.
Мы с Ниной почувствовали, что надо поскорее сматываться с места битвы, но не успели.
Мимо проходил милиционер, как я потом поняла, их участковый.
– Он дрался, матерился, у меня свидетели есть, - пронзительно завопила баба и кинулась к нему.
Участковый шел с черной папочкой под мышкой. Был он такой же, как проклинаемый муж, только в форме и помоложе, но тоже невысокий и выглядел затюканным.
Бросив беглый взгляд на всю группу, он сказал устало только одну фразу:
– Ну, пошли, - повернулся и пошел, ни разу не оглянувшись, и мы покорно потопали за ним в отделение милиции.
– Скажите, что видели, он нападал на меня, матерился и дрался, - шептала нам жена. Мы с Ниной дружно молчали, единомысленно молчали.
В отделении участковый дал нам с Ниной по листу бумаги и сказал:
– Пишите!
– А что писать?
– Ну, вы же грамотные женщины, пишите, что видели.
И занялся какими-то бумагами на своем столе.
И мы с Ниной, злые от того, что попали в скандальный переплет, начали описывать ситуацию.
Обе дружно изобразили всё, как оно было, не выполнив просьбу нашей новой знакомой, которая так наделась на женскую солидарность, но мне лично жалко было мужика, пьяница он или нет, но как не запить с такой фурией!
Через двадцать минут, оставив милиционеру исписанные листочки, мы с Ниной выбрались на простор улицы. Уже темнело.
– Уф, - сказала Нина, - ну, не буду я с ними меняться, хлопот не оберешься по милициям бегать.
– Ну и баба, - добавила я, и мы засмеялись и разошлись. А Нина позднее нашла вариант на пятом этаже Хрущевской пятиэтажки и поменялась. К зиме они с мамой жили в квартире.
Через месяц вся моя семья, веселые и загорелые
Мама так и рассказала:
– Кричала по утрам: "Алеша, Алеша", поспать не давала.
Без моего присмотра Алексей, видимо, стесняясь спасовать перед женщинами и не умея заставить детей вовремя уйти с пляжа, перегрелся, посадил свою эндокринную систему и с тех пор уже двадцать лет плохо переносит солнце, и даже в мае при легкой жаре обязательно надевает кепку на голову.
Всё дело в том, что я еще до 12 часов всегда ухожу с южного солнца. Быстренько одеваюсь и убегаю и поджидаю детей в тени, поджидаю нетерпеливо, не позволяя им задержаться. В этом я непреклонна - я знаю, как безжалостно солнце на юге, и обгоришь до волдырей, и солнечный удар получишь, или в лучшем случае просто устанешь, и день пропадет.
Без меня Алексей пошел на поводу у детей и пострадал. А дети ничего, детям обошлось.
После их возвращения мы отправились в субботу к Ирине на дачу в Троицкое. Туда мы обычно добирались на ракете от пристани "Водники", а обратно на автобусе до Лианозово. Утром я поставила тесто на оладьи и, когда ближе к вечеру мы вернулись с дачи, где купались, гуляли по лесу и загорали, я быстренько напекла пушистые оладьи на дрожжах, все быстренько их полопали, я тоже приложилась, а потом ночью мне стало худо, совсем худо, рвота не приносила облегчение, руки ноги холодели, и я разбудила посреди ночи Алешку. Он вызвал скорую.
Знакомые девчонки-медсестры в инфекционном отделении, промывая мне желудок и кишечник, все ругали за то, что я так поздно вызываю скорую, дотягиваю до самой ночи.
– Чувствуешь, что тебе плохо, ну и вызови хоть в 11 часов, а то спать в два часа хочется.
– Да я в 11 часов еще терплю, надеюсь, что сама справлюсь, - объясняла я им.
– Я ведь из 20 приступов только один раз вызываю скорую, а то сама справляюсь.
Меня промыли, но состояние легкости и освобождения не наступило, меня всё трясло и тошнило, я ходила по коридору, согнувшись. Заспанная медсестра Надежда вышла в коридор, пощупала мне пульс:
– Что-то ты у меня сегодня плохая, прошлый раз лучше была.
– Да, - согласилась я, - сегодня мне совсем худо, просто сил нет.
Окно в моей комнате было распахнуто. Ветки кустов торчали где-то внизу.
Я подходила к окошку, дышала. Мерное дыхание на какие-то секунды приносило облегчение, а потом волна тошноты вновь охватывала меня. От прохлады меня тряс озноб.
"Если сейчас выпрыгну из окна, разобью себе коленки в кровь. Будет очень больно, зато уже тошнота пройдет, не буду чувствовать тошноту от боли". Я прикрыла окошко.