Комментарий к роману "Евгений Онегин"

Набоков Владимир

А в стихотворении, которое можно было бы озаглавить «Возвращение в Михайловское» (см. примеч. к гл. 2, II, 2), написанном в 1835 г., Пушкин вспоминает, как она делила с ним годы изгнания в деревенской глуши (1824–1826) и рассказывала ему множество сказок, «затверженных» поэтом «с малых лет, но все приятных сердцу».

Собственной же няней поэта, его «мамушкой», в годы младенчества была вовсе не Арина, а другая женщина, вдова по имени Ульяна, о которой, к сожалению, известно очень мало. По отчеству она была, кажется, Яковлевна, родилась примерно в 1765 г.^{106}

3—4 В отрывке, озаглавленном «Сон» (1816; 220 пятистопных ямбов со свободной схемой рифмовки), Пушкин говорит об Ульяне (стихи 173–179, 183–186):

Ах! умолчу ль

о мамушке моей, О прелести таинственных ночей, Когда в чепце, в старинном одеянье, Она, духов молитвой уклон я, С усердием перекрестит меня И шепотом рассказывать мне станет О мертвецах, о подвигах Бовы …………………………………………………… Под образом простой ночник из глины Чуть освещал глубокие морщины, Драгой антик, прабабушкин чепец И длинный рот, где зуба два стучало.

В элегии 1822 г., сочиненной в Кишиневе (26 пятистопных ямбов со свободной схемой рифмовки; начинается словами: «Наперсница волшебной старины…»), Пушкин описывает два обличья, в которых к нему является Муза: старая няня (стихи 5—12) и юная чаровница (стихи 18–25):

[К Музе]

Наперсница волшебной старины, Друг вымыслов, игривых и печальных, Тебя я знал во дни моей весны, 4 Во дни утех и снов первоначальных. Я ждал Тебя, в вечерней тишине Являлась ты веселою старушкой И надо мной сидела в шушуне, 8 В больших очках и с резвою гремушкой. Ты, детскую качая колыбель, Мой юный слух напевами пленила И меж пелен оставила свирель, 12 Которую сама заворожила.

Это вновь Ульяна. Мне кажется очевидным, что лишь начиная с поздней осени 1824 г. в Михайловском Пушкин действительно начинает ретроспективно отождествлять Арину (теперь домоправительницу, бурмистершу, а в прошлом — няню сестры) с неким собирательным образом «няни моей». Итак, давайте помнить Арину, но не забудем при этом и добрую Ульяну.

8 Душу трагедией в углу… — Эта трагедия — «Борис Годунов», см. коммент. к XXXIV–XXXV.

Ср. предпоследний стих (475) в «Искусстве поэзии» Горация:

quem vero arripuit, tenet occiditque legendo…

«Кого бы ни поймал он, хватает его и зачитывает до смерти» (или «убивает своей декламацией»).

В исправленном черновике вместо «трагедией» у Пушкина стоит «поэмою», а в отвергнутом черновике — «куплетами» (фр. couplets — термин, беспечно раздаваемый Пушкиным и строфам, и стансам), то есть отсылка к ЕО.

9—14 Еще в 1815 г у Пушкина в четырехстопном стихотворении «Моему Аристарху» (обращенном к лицейскому учителю латыни Н. Кошанскому, 1785–1831) появились следующие великолепные строки:

Брожу ль над тихими водами, В дубраве темной и глухой, Задумаюсь, взмахну руками, На рифмах вдруг заговорю.

XXXVI

Опубликована только в отдельном издании четвертой и пятой глав:

Уж их далече взор мой ищет — А лесом кравшийся стрелок Поэзию клянет и свищет, ⁴ Спуская бережно курок — У всякого своя охота, Своя любимая забота — Кто целит в уток из ружья; ⁸ Кто бредит рифмами как я; Кто бьет хлопушкой мух нахальных; Кто правит в замыслах толпой; Кто

забавляется войной; ¹² Кто в чувствах нежится печальных; Кто занимается вином — И благо смешано со злом.

Это исключительно слабая строфа. Первое четверостишие являет собой нагромождение разрозненных образов, из которых смутно вырисовывается следующее: поэт распугивает уток, декламируя свои стихи; охотник стреляет в уток, «бережно» нажимая на спусковой крючок; этот охотник крался себе лесом, а теперь поносит поэта и высвистывает своего пса.

8—9 Вместо этого вялого куплета, желая избавиться от назойливых мух (которых дядюшка Онегина давил корявым пальцем на стекле^{107}: см. гл. 2, III, 1–4), Пушкин внес от руки исправление на полях своего экземпляра отдельного издания четвертой и пятой глав (опубликованных 31 января — 2 февраля 1828 г. и переплетенных вместе с главами первой — третьей и шестой):

Кто эпиграммами, как я, Стреляет в куликов журнальных. [584]

Именно сюда, в это переплетенное собрание глав (МБ 8318), Пушкин вписал одну строку эпиграфа из Вяземского (гл. 1), эпиграф «О Rus!» (гл. 2) и слово «ведьма» вместо «ворон» (см. ком мент. к гл. 5, XXIV, 7–8).

XXXVII

А что ж Онегин? Кстати, братья! Терпенья вашего прошу: Его вседневные занятья ⁴ Я вам подробно опишу. Онегин жил анахоретом; В седьмом часу вставал он летом И отправлялся налегке ⁸ К бегущей под горой реке; Певцу Гюльнары подражая, Сей Геллеспонт переплывал, Потом свой кофе выпивал, ¹² Плохой журнал перебирая, И одевался…

584

Георгиевский Г Автограф А С Пушкина. — Записки отдела рукописей (описаны некоторые автографы в Ленинской библиотеке, Москва), 1938, № 1 Публикуется факсимиле этих двух стихов (с. 14) (Примеч. В. Н.)

9 Гюльнара — от фр. Gulnare. Эдвард Вильям Лэйн в примечании к главе 23 своего целомудренного переложения «Тысячи и одной ночи» (Edward William Lane, «The Thousand and One Night», London, 1839–1841) пишет (III, 305): «Джюлянар (в просторечии Джюльнар) происходит от персидского guln`ar и означает „цветок граната“». Словари это подтверждают.

В поэме «Корсар» (II, XII) Байрон так описывает свою героиню:

That form, with eye so dark, and cheek so fair, And auburn waves of gemmed and braided hair. (Этот образ с такими темными глазами, и нежными щеками, И каштановыми локонами украшенных жемчугами волос.)

В письме Анне Керн от 8 декабря 1825 г. Пушкин пишет: «Byron vient d'acqu'erir pour moi un nouveau charme… c'est vous que je verrai dans Gulnare…» [585]

10 Геллеспонт — пролив между Мраморным и Эгейским морями; Дарданеллы.

585

«Байрон получил в моих глазах новую прелесть… Вас буду видеть я в образе Гюльнары…» (фр.)