Конь бледный еврея Бейлиса
Шрифт:
– На все, - коротко взглянул из-под кустистых седых бровей Оболонский.
– Господа, спрашивать можно по ходу дела, но только не в момент совершения, так сказать...
– И снова кивнул.
Туфанов взял с инструментального стола скальпель и с треском провел по мертвенно-бледной коже убиенного- от ямочки под горлом к пупку, обошел его плавным изгибом и закончил надрез у лобка. Евдокимов побледнел, отвернулся, тошнота подкатила к горлу напористо и неотвратимо...
– Эй!
– толкнул под локоть Мищук.
– Не срамитесь и меня не срамите.
– приказал усмешливо, как бы в шутку, но Евгению Анатольевичу было совсем не до веселья...
Между тем Туфанов залез всей кистью в рот покойного и что-то ворошил там, высунув от усердия кончик языка. Окончив, повернул голову.
– Гусака мне извлечь или вы сами?
– Извлекайте, - величественно распорядился профессор.
Сразу же подбежал служитель с тазиком, Туфанов ухватил покойника за язык и потащил книзу, волоча с треском все, что находилось во рту, а также и все прочие органы, пребывающие у каждого человека в груди и в животе.
Евдокимов обмер, зазвенело в ушах; хватая руками воздух, с трудом добрался до скамейки у окна и тяжело грохнулся, зажимая рот обеими руками: только бы не вырвало на потеху этому садисту Мищуку.
Тот между тем подошел, сел рядом.
– Помните, лет пять назад убили депутата Герценштейна, в Териоках? Вы должны знать эту историю, она больше вам, Охране, принадлежала, нежели Сыскной полиции... Я тогда присутствовал при вскрытии... Тоже доложу я вам... Легче стало?
– С чего это вы вспомнили?
– Евгений Анатольевич швырнул обслюнявленный платок под скамейку.
– Это что же, намек?
– Угадали...
– Мищук смотрел зло, непримиримо.
– Если уж вы, милостивый государь, умеете дела делать - умейте и последствия проглатывать, не давясь...
Евдокимову показалось, что уходит из-под ног земля- откуда он узнал, проныра чертов, и как поспел объявить...
– Ладно...
– Мищук встал.
– Не держите камень, мне надобно было привести вас в чувство, вот и все. Вы думаете, Сыскная не знает ваших конспиративных и явочных квартир? Методов? У нас свое осведомление и поверьте: мы о вас больше, чем вы о ком угодно, знаем... Не беспокойтесь, я такой же чиновник правительства, как и вы. Забыли...
У стола между тем события разворачивались непредсказуемо. Туфанов наблюдал, как служитель укладывает в специальные сосуды часть внутренностей, Оболонский что-то сосредоточенно писал, облокотившись на край мраморного стола.
– Господа, - поднял глаза, - картина ясна и в общем и в частностях, она безрадостна...
– Вы имеете в виду особый характер убийства?
– осторожно спросил Мищук, поправляя уголок простыни, которым вновь закрыли тело.
– Несомненно...
– Оболонский пожевал губами.
– Но в гораздо большей степени - особые обстоятельства, сопровождавшие, так сказать, процесс... Доктор Туфанов доложит.
– Первое...
– видно было, что доктору не по себе.
– Когда убивали мальчик стоял... Далее. Рот был зажат- если угодно, я продемонстрирую десны, они
– Не надобно!
– вскрикнул Евдокимов.
Туфанов бросил удивленно-выжидательный взгляд на Мищука, тот покачал головой, соглашаясь с "журналистом".
– Хорошо... Я продолжаю...
– Туфанов переглянулся с Оболонским, как бы спрашивая - говорить или нет.- Орудие убийства: швайка, то есть шило, четырехугольной формы, острие долотообразное, заточенное. Убивали несколько человек, по меньшей мере- двое, характер повреждений и их последовательность свидетельствуют об этом. Я готов расшифровать, если угодно.
– Продолжайте, - сказал Мищук, что-то помечая в записной книжке.
– Хорошо. Крови в теле практически нет...
– Куда... Куда же она делась?
– не выдержал Евдокимов.
– Ее нет и на месте происшествия или, точнее, обнаружения трупа, продолжал Туфанов бесстрастно.
– Это означает, что убивали в другом месте. Дело в том, что глина, налипшая на тело, имеет в себе органические вещества. Между тем в пещерной глине таковых не наблюдается. Бесспорный довод...
– Что значит: "органические вещества"?
– осведомился Евдокимов.
Оболонский взглянул насмешливо:
– В гимназии преподают, милостивый государь: органические - это значит принадлежащие животному или растительному миру. Вы поняли?
– Благодарю вас...
– без энтузиазма произнес Евгений Анатольевич.
– Теперь по существу.
– Оболонский взял указку и остановился у середины стола.
– Основные удары наносились убийцами в артерии. Это означает, что хотели не только и не просто убить, но и выпустить как можно больше крови. И еще: здесь мы с доктором Туфановым расходимся. Он считает, что на виске ранений ровно двенадцать. А я вижу одно двойное, и это значит, что ранений на виске тринадцать! А это совсем другое дело, господа...
– Почему?
– сухо спросил Мищук. Услышанное ему явно не понравилось.
– Потому что "двенадцать" - это обыденщина. А "тринадцать"... О, "тринадцать" - число мистическое, господа, и если оно появляется на обескровленном трупе русского ребенка...
– Оболонский поднял указательный палец вверх и нехорошо усмехнулся.
– Мы знаем, что это такое...
– Разрешите взглянуть...
– Мищук вынул из кармана лупу в поблекшей латунной оправе, отогнул простыню и попросил служителя: - Поверните...
Тот послушно исполнил, Мищук склонился над головой убитого.
– Взгляните...
– протянул стекло Евдокимову, тот, давясь отвращением и рвотой, поднес стекло к виску мальчика. Ранений было много - бордовых точек, возникших не то от вилки, ударившей несколько раз, не то от чего-то другого, вроде щетки с иглами.
– Раз, два, три...- начал считать вслух, но опять подкатило, и продолжал мысленно, про себя.
– Двенадцать, я вижу отчетливо...
– произнес с гордостью, словно ожидал похвалы за то, что справился с собой.