Конь бледный еврея Бейлиса
Шрифт:
– Я вам верю, - кивнул Мищук.
– Идемте...
"Смелый, бескомпромиссный, оттого и погибнет...
– уже безразлично, как о чужом гробе, скрывшемся под грудой земли, думал Евгений Анатольевич. Теперь я могу пойти с ним. А что мне мешает?"
...Приехали на Лукьяновку, поднялись к Кирилловской, здесь начинался склон горы и топтались городовые с лопатами и стальными прутьями.
– Пройти по склону, непременно обнаружить свежее место, раскоп засыпанный, если понятно - вперед!
– приказал Мищук.
Городовые рассыпались. Начинало смеркаться, не лучшее
– Нашел, господин начальник! Земля мягкая, видно, что свеженабросанная, здесь, должно быть.
Подбежали, Мищук ткнул щупом:
– Что-то мягкое... Одежда, я думаю...
– А я кострище нашел!
– закричал второй городовой.
– И кусочки обгоревшие!
Бросились туда - и вправду остатки кожаной, судя по всему, обуви. Тем временем вскрыли первую яму.
– Одежда!
– радостно закричал городовой, размахивая находкой. Мальчуковые вещи, форма!
– Ну, - победно взглянул Мищук, - рассеялись ночные кошмары! То-то же... Я не злопамятный. Сейчас мы заарестуем оставшихся родственников и круто поговорим...
Когда вернулись в Сыскное, Мищук разложил найденные вещи на столе: брюки, рубашку и обгоревший кожаный ремень с бляхой. На внутренней стороне темнели тщательно выведенные чернилами печатные буквы "А.Ю.".
– Ну, вот и все!
– радостно провозгласил.
– Тот, кто верит в свою звезду, - тот и побеждает! Прочь сомнения, господа!
– Странно... Ремень Ющинского в пещере найден. Вещь не дешевая. Зачем Ющинскому два ремня?
– заметил офицер.
– Может, не станем торопиться?
Но Мищук уже диктовал служебную записку с описанием находки, закончив же, снял трубку телефона:
– Господина губернатора, здесь Мищук... Ваше превосходительство? Дело об убийстве Ющинского раскрыто. Да... Это родственники. Их везут ко мне. Утром я доложу. Доказательства? Ваше превосходительство, поверьте моему опыту: предметы, бывшие свидетелями преступления, оцениваются много выше человеческих слов.
...Шел допрос Наталии Ющинской, тетки, когда в дверях появился начальник Киевского охранного отделения полковник Кулябка - бесцветный, стертый, невзрачный, с лицом провинциального торговца швейными машинками. Только усы - знак принадлежности к офицерскому сословию - придавали Николаю Николаевичу Кулябке некий зримый облик. Следом вошли жандармские офицеры.
Евгений Анатольевич сделал было шаг вперед, чтобы поздороваться (сколько съедено-выпито с вышеозначенным Кулябкой на днях рождения Александра Ивановича Спиридовича и дворцового коменданта Дедюлина Владимира Александровича - не счесть. Сколько раз сидели за общим столом, и дело не в чине - не слишком значительном для подобных встреч, а в том, что еще в 1905-м встретились с Дедюлиным на Дворцовой, во время шествия Гапона, и так славно нашли общий язык: рабочих обманывает друг большевика Ленина-Ульянова, поп - ну, не священник же?
– Георгий Гапон, выразитель жидовского начала в православной религии, жидовствующий, ибо как назвать служителя Церкви, который проповедует не Царство Небесное и жизнь
– Нельзя..."
Кулябка поздоровался, скользнув безразличным взглядом по лицу Евгения Анатольевича, и сел в кресло, аккуратно пододвинутое одним из жандармов.
– Вы уведомили его превосходительство о раскрытии дела?
– спросил безразлично.
– Да...
– удивленно протянул Мищук.
– Вот мое донесение...
Кулябка прочитал вполголоса, забавно шевеля усами.
– А это кто? Эта женщина?
– Я тетка убиенного, - приподнялась Наталья со стула.
– Меня... Нас всех обвиняют... Это невозможно, господин полковник! Вы начальник Охранного, вы - на страже слез наших! Заступитесь!
– Она уже кричала в голос...
– Да-да...
– кивнул Кулябка.
– Конечно... Господин Мищук, я располагаю постановлением Судебной палаты города Киева и губернии... Мне поручено произвести ваш арест, - и кивнул жандармам. Те встали за спиной у Мищука.
– Но...
– Евгений Францевич бросил быстрый взгляд на Евдокимова, и все было в этом взгляде: обреченность и понимание, благодарность и злость.
– Но позвольте, господин полковник, за что? И я желал бы ознакомиться. Это мое право, согласитесь...
И снова кивнул Кулябка, один из офицеров вынул, словно из воздуха, лист хорошей бумаги с четко отпечатанным текстом и размашистыми подписями, протянул с нехорошей усмешкой. Мищук прочитал и кивнул:
– Хорошо. Делайте свое дело... Меня обвиняют в подлоге, господа.
– Вы и учинили подлог...
– сказала Наталья, нервно кутаясь в платок, я вам говорила: ищите на Лукьяновке. В еврейской больнице ищите. На кирпичном заводе... Там погиб мальчик.
Еще один жандарм завел в комнату тщедушного человечка в неожиданно хорошо сшитом и сидящем пальто.
– Это портной Правдивый1, - объяснил Кулябка.
– Он шил форму убиенному. Вы подтверждаете, госпожа Ющинская?
– Ему заказывали, - кивнула Наталья.
– Хорошо бы и мне взглянуть...
– На что? На что "взглянуть"?
– осевшим голосом спросил Мищук.
– Вы не можете ничего знать! Откуда вы знаете, что найдены вещи?
– А мне видение было...
– нехорошо улыбнулась.
– Кому служите, господин начальник?
– Начинайте осмотр, - распорядился Кулябка, портной подошел к столу и потянул носом, а Евгений Анатольевич почувствовал вдруг, как запахло дымом, землей и еще чем-то, неуловимым и отвратительным. То был запах тления...
Правдивый вздрючил на маленький носик огромные очки:
– Нет... Не мое. Первое: шов у меня двойной, здесь, изволите видеть одинарный, ремесленный... Да и нитки опять же... Я местными не пользуюсь, мне из столицы доставляют, немецкие. Эти же - рвань. И манжет по-другому закатываю. И брюки в поясе отделываю по-другому. Мои вещи налицо: все ученики Киево-Софийского училища носят, легко проверить. Так что нет! Да и цвет материи, господин начальник. Он как бы и черный, верно. Но я шил из черного с оттенком гороха, а это черный, если изволите видеть - в живую зелень бьет!