Конь бледный еврея Бейлиса
Шрифт:
К Мищуку явился затемно, городовой при входе узнал, пустил.
– Самого, значит, нету, но, если желаете, тамо допрашивают...
– Кого же? Да неужто же нашел? ("Крепкий и цепкий, этот Мищук", подумал уважительно.)
– Так родных этого... Зарезанного, - сообщил городовой в спину.
И вправду допрос шел полным ходом. Офицер бросил косой взгляд, но ни слова не сказал, наверное, его тоже предупредил Мищук.
– Евгений Францевич теперь на встрече с человеком1...- произнес устало, присаживаясь на угол стола и закуривая.
– Не желаете?
– протянул
Евдокимов узнал отчима погибшего, Луку Приходько. Тот сидел согбенно, с опущенной головой.
– Подозреваете?
– прикурил от протянутой спички, выпустил дымок. Прессу здесь, конечно, не любят, но видели рядом с начальством, так что терпят. А Мищук, значит, с агентом встречается. Ладно...
– Не виноват...
– схватился за голову Приходько.
– Он мне как родной был! Вы это понять можете?
– Мы все понять можем, - кивнул офицер.
– Однако факты, понимаешь?
– Чего "факты"? "Факты" - это жиды, а я русской! Не трогал я!
– Понимаете, - повернул голову офицер.
– Мы провели обыск на его рабочем месте. И вот что мы нашли...- Взял со стола и протянул листок глянцевитой бумаги с цветным рисунком. Это была картинка из анатомического учебника: препарированная голова и отдельно - крупно - височная ее часть. Ты ведь ничего не можешь объяснить по данному факту, не так ли?
Приходько застонал:
– Да поймите вы: переплетчик я! Переплетчик, мать вашу... Что дают исполнять - то и делаем. Нам все едино - учебник, требник или Царский указ! Это мусор, вникните!
– А раны на виске у мальчика? Тоже мусор?
– не без сарказма осведомился дознаватель.
– Мы про тебя все знаем...
– А... мотив?
– вдруг спросил Евгений Анатольевич. Спросил так, будто разговор происходил на службе, в кабинете на Гороховой.
Офицер взглянул удивленно:
– Как? Впрочем... Вы же с полицией общаетесь. Есть, есть мотив, не считайте нас лохами, сударь. Вот пусть он откажется, если сможет: отец этого Ющинского - мать его, Александру, ну, понятно - свою жену, бросил, когда покойнику совсем мало лет было. Но в ознаменование отцовства, родственных, представьте себе, чувств, положил сыну до совершеннолетия капитал, три или четыре сотни, под проценты. Рассудите сами: зачем отчиму ожидать совершеннолетия? Капиталец-то - тю-тю! Вот они с матерью, то есть с женой, то есть с брошенной этой Александрой, и составляют преступный сговор: пасынка-сынка угробить, денежки - поиметь. Ведь, кроме матери, некому их получить после смерти сынка? Ну, Приходько, опровергни, если сможешь!
Тот смотрел загнанно, исподлобья, но - без зла. ("Глаза как у медведя, - мелькнуло у Евгения Анатольевича.- Вот она, часть сна...")
– Ты лучше не молчи, - напирал мучитель.
– Женка твоя давно созналась! Сейчас мы проведем вам очную ставку и - пожалуйте на каторгу!
– радовался, как будто сахарную голову принесли и поставили перед носом.
– Хороший мотив...
– согласился Евгений Анатольевич.
– Если она и вправду созналась - тогда, милый, только чистосердечное признание облегчит твою участь на суде. Суд войдет в твое чистое
– Да оставьте вы!
– завопил Приходько дурным голосом.
– Да ко мне еще третьего дня, да куда - пять дней тому подходил на улице человек и вещал: твоего, мол, пасынка евреи присмотрели! Они его возьмут и исколят, чтобы ритуал учинить!
– Что же ты мальчика не оградил? Не охранил?
– завелся Евдокимов. Что же он у тебя безнадзорно ушел из дома? И не вернулся? А вы с матерью его прохлаждались и в полицию обратились только через несколько дней? Ладно. Приметы человека, сообщившего тебе угрозу от евреев?
– Значит...
– Лука тяжело заворочался.
– Здоровый... Широкое лицо... Голос - как у дьякона в храме. Хриплый к тому же... Роста большого, огромного даже...
"Да ведь, он, пожалуй, мою "маску" описывает...
– с некоторым испугом подумал Евдокимов.
– Точно, ее... Черт те что..." Но вслух ничего не сказал: кто ж поверит в такую чепуху? Встречи дурацкие, разговоры невозможные... Лучше промолчать.
Офицер хмыкнул.
– И ты думаешь убедить полицейскую власть в достоверности твоего рассказа?
– засмеялся искренне.
– Это ты когда-нибудь на ночь своим детям расскажешь - чтобы боялись.
В дверях показался Мищук и поманил Евгения Анатольевича пальцем.
– Значит, так...
– взглянул с сомнением - стоит ли говорить, но, видимо, радость открытия переполняла.
– Такое дело... Агент сообщил: на Нижней Юрковице зарыты предметы. Приходько и матерью. Одежда, еще кое-что... Возможны отпечатки пальцев. Если так - их вина установлена. Поздравьте.
– Сумма невелика...
– засомневался Евдокимов.
– Чтобы убивать...
– Русский человек за копейку удавится, - зло сказал Мищук. Бросьте... Русская идея, доброта... Это все для святочных рассказов оставьте. Гоголя читали? Страшное свиное рыло - помните? Одна гнусь в нас, вот и все...
– Не любите русских...
– грустно произнес Евдокимов.
– Это странно. Вы же русский...
– Оттого и не люблю-с! Что знаю собственные пороки-с!
– Знаете...
– Евдокимов вспомнил приказ "маски". Защемило, кольнуло, стало вдруг искренне жаль этого хорошего, честного, в общем, человека. Поедет он сейчас и...
– Не ходите на эту гору, - сказал горячо, с искренним сочувствием. Не ходите! Ничего хорошего не выйдет...
– Это предчувствие?
– насмешливо улыбнулся Мищук.
– Не трудитесь, я все равно поеду. Небось сон видели?
Стало все равно. Ниточки свяжутся, веревочка завьется, канат этот никто не перетянет. Пускай едет, у всякого своя судьба.
– Сон...
– кивнул грустно.
– Медведя в цирке видел. Упал медведь, его и пристрелили...
– Ништяк1, как выражаются мои подопечные. Мы еще обмоем успех Сыскной полиции. Я ведь знаю: господин Кулябка2 вам как бы родственнее, - и удалился, твердо ставя ногу.
Ждать возвращения Мищука не стал - ясно, что он, бедный, там найдет. И во что выльется находка. Хороший человек. Но и хорошим людям изменяет чутье - в самый неподходящий момент.