Конец буржуа
Шрифт:
Один из ответов, которые предлагает Лемонье на поставленные в романе вопросы, наиболее соответствует модным в ту пору идеям натурализма, Распад семьи Рассанфоссов трактуется как естественное завершение жизненного цикла, проявляющегося в судьбе каждого человеческого рода. «Род — это такой же организм, как и индивид, который олицетворяет его в себе». Подобно каждому индивиду, семьи и племена тоже переживают четыре периода развития: «Рождение, рост, зрелость, исчезновение — вот четыре ступени, четыре поры жизни».
Вот и оказывается, что род, развиваясь в яростной борьбе за существование, достигает расцвета, но растрачивает при этом неимоверно много жизненной энергии. Энергия
Но, предлагая свои объяснения причин вырождения, Лемонье все же прежде всего увлечен воспроизведением самого процесса физической деградации, постигающей семью Рассанфоссов. Писатель с большой тщательностью, временами явно чрезмерной, со своеобразной натуралистической документальностью изображает патологические процессы, происходящие в организме полубезумной Симоны, умирающей в мучениях Ирэн, параличного Антонена, объясняя все это роковой наследственностью.
К счастью, и самого Лемонье подобное «естественнонаучное» истолкование сложных процессов общественной, социальной жизни не могло удовлетворить. И хотя он на протяжении романа неоднократно возвращается к мысли о «тайнах, скрытых в глубинах рода», его одновременно продолжали волновать и другие «тайны», скрытые в глубинах социального развития общества.
Писатель ищет и находит иные объяснения деградации буржуазии как класса. Жан-Оноре, припоминая свое суровое детство, сопоставляет его с детскими годами Эдокса, Лоранс и Ирэн. Он склонен объяснить причину упадка рода системой воспитания и образом жизни своих детей; их оберегали от труда, потворствовали их прихотям, они получали без всякой борьбы все, что хотели. В той мере, в какой верно это объяснение, верен и спасительный рецепт, предлагаемый одним из персонажей романа — адвокатом Рети: «Каждому поколению следовало бы вменить в обязанность браться за труд своих предшественников, уничтожая социальную несправедливость, наследственное право, которое, делает наших потомков слабыми и трусливыми… Роду, семье… надо проделать весь путь, с самых низов, чтобы дойти потом до верху, сызнова взяться за прежним долголетний труд… Л то ведь жизнь в наши дни стала чересчур легкой…»
Но хотя к этой мысли Рети писатель возвращается неоднократно, она его тоже удовлетворяет не вполне. Любопытно, что, задумываясь о путях уничтожения социальной несправедливости, стремясь найти пути к ее уничтожению, Рети считает главными ее жертвами не столько эксплуатируемых, сколько эксплуататоров, не столько бедных, сколько богатых. Он, Рети, прежде всего озабочен судьбой буржуазного рода.
Устами Рети автор романа, несомненно, ставит проблемы, волнующие его самого. Но полностью отождествлять взгляды Лемонье с точкой зрения его героя все же не следует хотя бы потому, что в романе все время всплывает проблема, которая очень волнует Лемонье, но к которой Рети весьма равнодушен. Это — проблема моральной ответственности человека за свои действия и поступки. Если судьба человека определяется направлением развития рода, если он — только звено в цепочке рода, если все в человеке полностью обусловлено происхождением и наследственностью, то тем самым каждый индивид как бы освобождается от моральной ответственности за свои действия и поступки. Раз человек не более чем представитель рода, то за все отвечает безличный род, а не определенный человек, творящий добро или зло.
На
Читатель романа «Конец буржуа» видит, что Лемонье, находясь в плену весьма наивных естественнонаучных, вульгарно-материалистических объяснений процессов общественной жизни, временами как бы снимает вину со своих героев и находит «научные» объяснения самым отвратительным, смрадным, патологическим их действиям и поступкам. Вместе с тем писатель упорно возвращается к вопросам о личной вине, о возмездии, о моральной ответственности своих героев за совершаемые ими действия, связывая с решением этих вопросов судьбы человеческого общества.
Людям вроде Жана-Элуа и еще более нравственно растленным, беззастенчивым и циничным дельцам, таким, как его компаньоны Пьебефы и Акары, Лемонье противопоставляет Барбару Рассанфосс и ее внучку Лоранс, которым в своеобразной форме присуще это чувство моральной ответственности. Если Жан-Элуа участвует в темной афере, из-за которой тысячи бедняков лишатся крова, то его мать на склоне своих дней занята прямо противоположным делом: она строит дома для своих престарелых рабочих и приюты для их детей.
Барбара ведет скромный, аскетический образ жизни, в этом ей пытается следовать и Лоранс. Ими движет чувство моральной вины перед народом, перед теми бедняками, из среды которых вышли сами Рассанфоссы. Но моральная ответственность, как ее понимает Барбара Рассанфосс (так же понимает ее и сам Лемонье), в лучшем случае ведет к буржуазной филантропии и половинчатым реформам, с помощью которых, разумеется, невозможно добиться коренных изменений в условиях жизни миллионов.
Нам ясны истоки противоречий, в кругу которых находится Лемонье и выхода из которых он найти не в состоянии. Наивно прежде всего представление о первоначальных этапах развития буржуазной семьи как об этапах «честной» трудовой деятельности. Мы знаем, что буржуазия в пору своего восхождения, способствуя развитию производительных сил общества, действительно проявляла незаурядную энергию и инициативу. Но ведь вся ее деятельность всегда была «замешена» на эксплуатации, на преступлениях против нравственности, против конкурентов из ее же класса, и прежде всего против ее антагониста — пролетариата.
Ограниченность Лемонье выражается, однако, не только в том, что первые этапы развития буржуазии он представляет себе более «праведными», нежели они были в действительности. Резкое отделение первого этапа в истории буржуазной семьи, когда золото будто бы добывалось «честным» путем, от другого, когда честность уступила место аферам, ведет писателя к тому, что в своих поисках путей спасения человеческого рода он смотрит не вперед, не в будущее, а назад, в прошлое, когда жизнь протекала в более патриархальных и потому якобы и в более чистых, нравственных, честных формах.