Конец Хитрова рынка
Шрифт:
На мой вопрос, находится ли Фрейман в своем кабинете, дежурный ответил утвердительно. Но я уже был достаточно опытным работником и превосходно знал, что такое ремонт и каковы его последствия. Поэтому я попросил дежурного уточнить.
Моя назойливость ему явно не понравилась. Он неохотно снял телефонную трубку и позвонил дежурному коменданту, а затем с той же неохотой сообщил, что ошибся: в связи с ремонтом Фрейман временно находится в другом кабинете. Он назвал мне номер комнаты и уже в порядке личного одолжения
— Это на самом верхнем этаже.
— Знаю.
Едва я поднялся на верхний этаж, как меня остановил оклик:
— Белецкий!
Я обернулся и увидел Сухорукова.
— С этим ремонтом никого не найдешь, — раздраженно сказал он. Сухоруков был не в духе. Это чувствовалось и по лицу и по тону. — Ты к Фрейману?
— Да.
— Не забудь напомнить о демобилизованных красноармейцах из войск НКВД, — сказал Сухоруков. — А то закончится тем, что все отделы разберут, а нашему, как обычно, ничего не достанется. Потом ходи свищи…
Как и все начальники отделов, Сухоруков был убежден, что его отдел всегда обходят, особенно в подборе кадров. Цатуров называл это «начпсихом» — начальственной психологией и, ссылаясь на восточную мудрость, которая безотказно выручала его во всех случаях жизни, говорил: «Лучше не надо мне коровы, только бы у соседа не было двух».
— Проси человек двадцать — двадцать пять, — посоветовал Сухоруков.
— А куда мы их денем? — попробовал возразить я. — У нас же не больше восьми вакансий…
— Это уж не твоя забота. Найдем куда деть, — ворчливо отозвался Виктор. — Пусть их нам сначала дадут. — И спросил: — Ты к Фрейману с «горелым делом»?
— С ним.
— Кажется, у тебя с этим делом тоже ремонт…
— Краской пахнет?
— Беспорядком, — с сердцем сказал Сухоруков. — Беспорядком и неразберихой.
— Ты долго здесь пробудешь?
— Часа полтора. Если освобожусь раньше, зайду. Фрейман сейчас тут сидит? — он кивнул в сторону двери.
— По непроверенным данным, здесь.
— Ладно… Обязательно напомни о демобилизованных.
— Хорошо.
Сухоруков направился вдоль коридора, продолжая разыскивать начальство, а я нажал на металлическую ручку двери. В отличие от Петровки, 38, двери здесь открывались без скрипа. Одно удовольствие открывать такие двери.
Печатавший на машинке молодой человек с кубиками в петлицах поспешно вскочил:
— Вы к начальнику?
— Да.
— Товарищ Белецкий?
— Совершенно верно.
— Начальник ждет вас.
Он указал мне на дверь, слегка напоминавшую дверь шкафа, но не такого, как у меня в комнате, мосдревовского, а солидного, уважающего себя шкафа из полированного орехового дерева.
По своей излюбленной привычке Фрейман сидел не за столом, а на столе. Он жевал бутерброд и одновременно делал пометки на страницах какого-то документа. Его шевелюра отливала бронзой.
— Здравия
— И тебе здравия, — сказал Фрейман, соскакивая со стола с легкостью завзятого физкультурника. — Хочешь бутерброд?
Я отказался.
— Ну и зря, — сказал Фрейман. — В старину говорили, что плох тот работник, который не умеет есть. А старые люди знали, что говорили.
— А у тебя завидный аппетит.
— Не жалуюсь. Но в основном с горя… Такая уж натура. Некоторые с горя пьют, а я ем. Чем больше горе, тем лучше аппетит.
Судя по объему пакета, у Фреймана были крупные неприятности.
Илья, как обычно, шутил, но что-то мне подсказывало, что настроение у него не безоблачное. На людей, мало его знающих, Фрейман производил впечатление беззаботного весельчака, ничего в жизни не принимающего всерьез. Он действительно стремился казаться таким. Но это была хорошо подогнанная, а возможно, и приросшая к его лицу маска. Как и многие, он был в некотором отношении актером, раз и навсегда избравшим себе в жизни определенную роль. Фрейман выступал в амплуа балагура и души общества.
Бесшумно вошел секретарь, положил на край стола тисненую кожаную папку:
— Почта.
— Спасибо, Сережа.
Когда от вышел, я сказал:
— Ты кажется, учитываешь опыт Шамрая.
— А именно?
— Он меня убеждал, что секретарем должен быть обязательно мужчина.
Я пересказал заключительную часть беседы с Шамраем.
— Ну, у него для этого есть определенные основания…
— Видимо, обжегшись на молоке, дуют на холодную воду. Он говорил, что из-за сплетен вынужден был уволить секретаршу…
— Ну не совсем из-за сплетен, — сказал Фрейман. — Тут он немножко смягчил. Во-первых, его секретарша была женой бывшего полковника из штаба атамана Дутова, а во-вторых… Во-вторых, сплетни имели некоторое основание…
— Он производит впечатление аскета.
— А он и есть аскет. Только новая разновидность — аскет-жизнелюб.
— Ты что, занимался этим?
— Аскетизмом? Это не по моей епархии. Да и заниматься там было нечем, но… В общем, не вздумай расставаться с Галкой, учти, что это не только моя кандидатура, но и моя любовь — после Сони, конечно, — а то я тебя, женоненавистника, знаю. — Он погрозил пальцем и спросил: — Хороша девушка?
— Ничего.
— Огонь, а не «ничего». А какая забота о начальнике!… Мне бы такого секретаря! — И после паузы: — Пуговицу на рукаве не пришивала?
— А ты откуда знаешь?
Фрейман был доволен.
— Интуиция. Ну, еще немножко воображения и наблюдательности.
— Ты бы, Илюша, лучше свою наблюдательность по какому-нибудь другому поводу демонстрировал…
— Ого! — Фрейман выпятил нижнюю губу. — А ведь тебя заело. Ей-богу, заело! Любопытная деталь. Надо будет на досуге заняться.