Конец игры
Шрифт:
Коробейников тоже сел и уже вовсю уминал ватрушку. А больше стульев в маленькой гостиной не было. Анна похлопотала около них, а потом налила чашку и понесла к оттоманке, да сама там и устроилась. Штольман ради такого случая вскочил бодренько, хоть доктор и не советовал резких движений.
Пустовато тут было. Не для жизни квартирка. Для жизни что-то другое подыскать надо будет.
А еще – съездить в церковь Николы-на-Росстанях. С батюшкой поговорить.
***
У Виктора Иваныча Миронова опять прихватывало сердце. Маше он не признался – ни к чему, да и хватает ей волнений в последнее-то время. А больше и некому было. Брат снова обретался
В дни, последовавшие за исчезновением Штольмана, Анна была сама не своя. А уж пуще всего пугала, когда сидела в гостиной с тихой улыбкой – повзрослевшая враз на десять лет, словно знающая что-то такое, о чём они – счастливые родители – и не догадывались. Не было больше живой, непоседливой Ани, и отец тосковал по ней. Хоть и красива стала новая Анна какой-то невозможной, пронзительной красотой, которой может наделить женщину только истинная любовь.
В ночь после Рождества что-то переменилось в ней, и она стала почти прежней, словно обрела какую-то надежду. Умчалась чуть свет в участок, вернулась затемно – задумчивая. А утром следующего дня зашла к нему в кабинет и сообщила, что уезжает в Петербург. Виктор Иванович не спросил, зачем. И так ясно было – искать Штольмана. Полицмейстер Трегубов упоминал, что важный чин, приехавший из столицы, приглашал Анну консультировать едва ли не Государя Императора, а взамен обещал поспособствовать в поисках пропавшего. Аня о том предложении ничего не говорила, но, видимо, решила его принять, да так срочно, будто известие получила. Может, оно и так. Лишь бы она снова двигалась, надеялась, жила.
Сердце болело за дочку. Теперь, по зрелом размышлении Миронов понять не мог, чем же так не полюбился им Штольман, почему казался неподходящим для Анны. Репутация? Так сплетни о нём впереди паровоза бежали, а на поверку все полтора года в Затонске о Штольмане не знали ничего худого. Добра же сделать он успел немало, и семье Мироновых в том числе.
Казался ли неподходящей партией - что полицейский чиновник? А чего о том думать, коли с первого дня проявил он себя человеком чести. Или они в глубине души боялись того, что служба его опасная, и Анну туда, как магнитом тянет? А будь он армейским офицером, опасность меньше была бы? Или почёту больше? Против поручика Шумского они ничего не имели.
Или думали, что Анна не всерьёз увлеклась таинственным взрослым мужчиной, столичным сыщиком, и это скоро пройдёт?
Теперь предубеждение казалось глупым, а чувства Анны – такими настоящими, что появись Штольман сейчас, Виктор Иванович, не задумываясь, подал бы ему руку и намекнул, что в доме давно ждут сватов.
Но судьба всё решила сама, и оставалось только радоваться, что Аня уехала накануне, не получив страшной вести.
С утра появился Ребушинский, которого Виктор Иваныч терпеть не мог, а уж после тех пасквилей на Анну, которыми он щелкопёра при всех в трактире кормил, и вовсе переносить перестал. Ребушинский с тех пор его законно боялся, однако же, примчался в дом чуть свет, пыхтя, как самовар, и потея, несмотря на сильный мороз.
– Штольмана нашли! – торопясь, поведал он. – Мёртвого. В лесу.
– Что вы мелете? – возмутился Виктор Иванович, решительно оттолкнул журналиста и пошёл одеваться. Правду сказать могли
В участке не было ни Трегубова, ни Коробейникова, а городовые маялись и прятали глаза. Виктор Иваныч знал за собой офицерскую горячность, всегда себя в руках старался держать, но тут снова, как в случае с Ребушинским, сорвался:
– Я имею право знать, что случилось с женихом моей дочери!
Вырвалось само, а потом он понял, что всё правильно. Анна была так откровенна в своих переживаниях, что о них должен был судачить весь город. Почему-то, однако, дурные слухи на эту тему не ходили. Чувства Штольмана, старательно скрываемые, и всё же известные всем вокруг, словно защитили Анну от пересудов, утвердив, что она - даже не обручённая – суждена только ему. И сейчас Виктор Иванович перед всем миром наделил его статусом, который оправдывал всё происходившее между его дочерью и сыщиком.
Когда городовые уже не знали, куда им деваться от его напора, в управлении появились разом полицмейстер и помощник следователя. Миронов взмолился:
– Николай Васильевич! Никто мне сказать не хочет! Что случилось со Штольманом? Правда ли, что убит?
Трегубов вздохнул, одёрнул мундир и по-военному выпрямился:
– Погиб. – отчеканил он. – Убит при исполнении врагами Отечества.
Виктор Иванович нащупал спинку стула и сел, не глядя. Хорошо, что Анна не знает.
А если знает? Духи ей сообщили уже?
Коробейников поднёс воды, но глаза старательно прятал.
Видя потрясение Миронова, Николай Васильевич смягчился, присел рядом, пригорюнился, утратив суровость.
– Вот ведь как, Виктор Иваныч. Нету больше нашего героя. Анна-то Викторовна не знает ещё?
– Не знает. Вчера еще уехала в Петербург.
– Оно и к лучшему, - вздохнул полицмейстер. – Вы уж завтра на похороны приходите.
Миронов молча кивнул. Предстояло отдать долг уважения несбывшемуся зятю. Как бы то ни было, о его судьбе Виктор Иванович жалел.
Дома известие вызвало переполох. Маша расплакалась, потом велела принести пустырнику и всё приговаривала:
– Хорошо, что Аннушка не знает!
Виктор Иванович заперся у себя в кабинете с рюмкой коньяку, да так и сидел, не выпив. Сердце щемило.
А к вечеру прибежал мальчишка-посыльный, сказал, что из участка, от Коробейникова. Отдал письмо без подписи, написанное твёрдым и ровным почерком. В письме говорилось:
«Виктор Иванович!
Дела службы вынуждают меня покинуть Затонск в полной тайне, но я чувствую себя не вправе держать вас в неведеньи. Анна Викторовна оказала мне честь, согласившись разделить мою судьбу. Хотя она сделала это без родительского благословения, руководствуясь больше моими интересами, чем приличиями и обязанностями перед семьёй, я надеюсь, что Вы не осудите её за это.
Со своей стороны заверяю, что я люблю Вашу дочь и сделаю всё, чтобы она была счастлива».
Прочитав эти несколько строк, Миронов внезапно схватил свою рюмку и выпил залпом. Потом перечитал ещё раз. А потом сорвался с места, вылетел за дверь и крикнул:
– Прасковья! Мальчишке скажи, чтобы не уходил. Ответ отнести надо будет.
Убедившись, что посыльный ещё в доме, и единственная ниточка всё же ведёт, куда следует, кинулся в кабинет и начал писать, роняя кляксы на лист. Лист пришлось сменить дважды, прежде чем вышло написать разборчиво: