Конец игры
Шрифт:
«Эх, Яков Платоныч, что ж вы натворили?»
И понимал Коробейников, что не было у бывшего начальника выхода, да уж очень оно не по-людски получалось. И Анну Викторовну втянул…
Доктор прибыл на место быстро. Антон Андреич смотрел, как он почти бежит по тропинке за городовым, и в горле клокотали слёзы. Неправильно всё было - от начала до конца. И с этим уже ничего не поделать.
Александр Францевич торопливо склонился над погибшим, начал осмотр, а потом вдруг спешить перестал, словно задумался.
Городовые и думать забыли о сборе улик, стояли,
И всё же Ульяшин первым решился произнести:
– Кабы вчера поиски продолжили, может и жил бы.
И так посмотрел на Антона Андреича, что хоть стреляйся.
– Не торопитесь с выводами, голубчик, - сказал вдруг Александр Францевич. – Насколько я могу судить, Яков Платонович погиб не вчера, а третьего дня.
И тоже на Антона посмотрел.
Ульяшина было не провести, его тоже Штольман учил:
– Доктор, так пожарище-то свежее! Утром ещё тлело, снегом вон почти не закидало его.
Доктор Милц поднялся и встал рядом с Коробейниковым.
– А я и не говорил, что он погиб при пожаре. Его застрелили - видите, лоб пробит? И застрелили не менее тридцати часов назад. А тело уж вчера сожгли вместе с домом.
– Доктор, вы уверены?
– Абсолютно! – веско сказал Милц, беря Антона за руку. – Отправляйте тело в мертвецкую. И ко мне не забудьте наведаться, Антон Андреич, голубчик. Не корите себя, вы сделали всё, что могли.
Тело унесли, Коробейников следовал за ним, увязая в свежем снегу, и ни на кого не глядел. Вмешательство Милца избавило его от осуждения сослуживцев, но что заставило доктора так поступить?
У самой дороги Ульяшин нагнал молодого следователя.
– Антон Андреич, не хотел я… вы ж понимаете? Это ж Яков Платоныч, он же… - не давались слова околоточному.
Антон коротко кивнул, судорожно сглатывая. Ему тоже плакать хотелось.
***
Когда Коробейников вошёл в мертвецкую, тело Лассаля лежало, прикрытое простынкой, на столе, а доктор спокойно дописывал заключение. Передавая его Антону, задержал листок на миг, вынуждая взглянуть ему в лицо.
– Заключение такое, какое следует. Антон Андреич, помощь-то не требуется?
– О чём вы, Александр Францевич?
– Не темните, голубчик! Я же не слепой. Тело принадлежит мужчине возрастом не менее пятидесяти лет.
– Это вы как?
– По зубам, любезный, по зубам. К тому же, этот мужчина на вершок ниже… - он не договорил, но и без того становилось понятно. – И что-то мне говорит, что вы, Антон Андреич, это без меня знали.
– Как вы догадались? – севшим голосом произнёс Коробейников.
Доктор улыбнулся почти ласково.
– Я обращаю внимание не только на мёртвых, но и на живых. Если бы вы думали, что это Яков Платонович, эмоций на вашем лице было бы больше. И они были бы другими. Так как? Доверитесь мне? – его очки лукаво блеснули.
Коробейников вспомнил, что неделю назад приезжий из Петербурга дознаватель приказал доктора избить, но ничего полезного для себя не выбил. А помощь, действительно, нужна. И Штольман ему этого напрямую
***
В квартире на Столярной хозяйничала Анна Викторовна. Пахло свежим чаем, барышня Миронова расставляла чашки на столе. Штольман дремал на оттоманке, был одет, как обычно, только без сюртука, и гладко выбрит. Было в этой картине что-то до невозможности семейное - словно супруги, много лет живущие в любви и ко всему привыкшие.
Коробейников на мгновение удивился, подумав, что они каким-то чудом успели прожить десяток лет, пока для него прошёл один этот длинный день. Словно не на его глазах еще недавно полыхали страсти, обиды, невысказанные признания. По милости этих двоих воздух в кабинете порой становился таким густым и горячим, что трудно становилось дышать. Куда уж Антону с его тихой безответной влюблённостью?
Теперь же всё это словно отгорело. Штольман и Анна были спокойными и невозможно близкими. Словно им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.
Впрочем, им давно уже приходилось понимать друг друга без слов. Потому что когда они открывали рот, то несли обычно такое, что хоть святых выноси! Нет, внешне всё благопристойно, но глупо-то как!
Увидев идиллическую картину, доктор Милц заулыбался в усы, снял запотевшие очки, чтобы протереть, вот только тереть стал почему-то глаза.
– А вот и вы, Яков Платоныч! Рад видеть, хоть и не в добром здравии!
Штольман послал взгляд Коробейникову, но взгляд это был вполовину не таким свирепым, как мог быть. Тоже благодарить Анну Викторовну?
– Проходите, господа, чай пить будем, - приветливо позвала Анна, словно давно была в этом доме хозяйкой.
– Непременно, - отвечал доктор. – Вот только раны ЯкПлатоныча осмотрю.
Штольман улыбнулся:
– От анатома не скроешь. И всё же, как вы узнали, доктор?
– Да по тому, как вы двигаетесь, голубчик. Вон как вас повело на левый бок. Показывайте, что у вас там, не стесняйтесь.
Пока осматривал, на столе сами собой появились свежие ватрушки, хоть Анна Викторовна за двери вроде и не выходила. Пахло восхитительно. Антон вдруг вспомнил, что не ел весь день. А еще на столе было вишнёвое варенье – его любимое. На ум вдруг пришёл рыжий батюшка, что служил в церкви Николы-на-Росстанях. Ездил однажды туда Антон по служебной надобности, а вернулся с баночкой варенья, долго потом в управлении лакомился. Штольман смотрел, аки змий: завидовал, но попробовать не просил. К тому же, кажется, тогда опять Анна Викторовна пришла, а это начальнику слаще варенья. И горше хрену. Как-то это у них одновременно получалось.
И с чего вдруг отец Василий вспомнился? Хороший батюшка - домовитый, добрый, благостный. Хоть и венчал увозом.
Доктор, закончив перевязку, мыл руки в гостиной и улыбался.
– Ну, ЯкПлатоныч, считайте, что вам повезло. Рана не опасная и не загноилась за всё время. Но я бы на вашем месте уезжать повременил, пока затянется. Завтра снова зайду повязки сменить, а вы уж лежите, не напрягайтесь. Спасибо, Анна Викторовна, голубушка! – сказал он, принимая чашку с чаем.