Конец второй республики
Шрифт:
Умные понимали и, если даже не соглашались, то принимали мое право действовать согласно своим убеждениям. Фанаты же горячо требовали от меня не давать шанс Муталлибову быть избранным на альтернативных условиях. Тщетно я им напоминал о согласии группы лидеров НФА на его избрание президентом. Я въедливо напоминал, что Эльчибей и несколько его ближайших сторонников даже получили за это выговор от Контрольно-Ревизионной Комиссии НФА. Оказалось, что почти никто не слышал о подобном соглашении между Муталлибовым и лидерами НФА и выговоре, вынесенном лидерам Фронта. Вместе с тем, полученная от меня информация не действовала на них, и они без устали просили меня не участвовать в выборах.
Съезд окончательно оформил разрыв НФА с идеями эволюционного развития общества. Национализм стал основой новой Программы
В конце июля я на три дня выехал в Анкару, на съезд Народной Социал-демократической партии Турции. В Анкаре я стал свидетелем съезда американского типа, без всяких обсуждений программы и прений сторон. Только борьба за партийные должности, особенно за пост председателя. Депутаты бесновались, выкрикивали имена своих кумиров, свистели и дудели. Случались даже локальные потасовки. Победил Эрдал Иненю, профессор физики, сын легендарного турецкого политика Исмета Иненю.
Когда я описал свои впечатления от съезда турецких социал-демократов в своей газете, ко мне пришел знакомый фронтист и огорченно сказал:
— Бей, видно, вы совсем не любите Турцию.
— Вы заблуждаетесь, я очень хорошо отношусь к Турции, но не люблю балаганные шоу.
8-го августа я впервые выступил по телевидению в качестве кандидата в президенты. 30 минут прямого эфира без всякой цензуры. Я говорил о грядущем неминуемом распаде СССР, необходимости сохранить позитивные достижения прошлого. Я предсказывал, что Советскому Союзу осталось максимум полтора года жизни, что Компартия доказала свою полную несостоятельность. Говорил о перспективе прихода на Каспий транснациональных нефтяных компаний, о гигантском казахстанском нефтяном месторождении Тенгиз и вероятно большой нефти в азербайджанском секторе Каспия. Говорил о необходимости сохранить наш более чем вековой опыт разведки и добычи нефти, призывал беречь кадры нефтяников-ученых, инженеров и рабочих, что можно отдать иностранцам одно месторождение, изучить их ноу-хау: как искать инвестиции, где заказывать оборудование, как управлять процессами. Остальное мы должны делать сами и только сами.
Когда я выходил из телестудии, вахтер приветливо попрощался со мной и сказал:
— Эх-х, хорошо вы говорили, только я ничего не понял про Тенгиз…
В индустриальном институте, на встрече Муталлибова с преподавателями, один профессор прямо так и сказал:
— А что, Ализаде дело говорит, надо так и делать.
Муталлибов выслушал наказ ученого избирателя и отшутился. Он меня всерьез не принимал и думал, что я так же несерьезно отношусь к выборам. Его отношение к сопернику передавалось и его окружению. Вот почему Центральная избирательная комиссия не выдала мне положенные по закону предвыборные плакаты. 40 тысяч плакатов я получил только 11-го сентября 1991-го года, хотя выборы состоялись 8-го сентября. Меня не пускали на предприятия для встречи с коллективами. Муталлибов же встречался с избирателями, его огромные красочные портреты (в черном и белом костюмах) были развешаны в огромном количестве по всей республике. Это потом, став политэмигрантом, он будет жаловаться на нарушение прав граждан, на отсутствие равных возможностей для всех и т. д. А пока он считался фаворитом, и как сообщил мне член бюро ЦК АСДГ Абил Полушоглу, в поселке им Разина окружной избирательной комиссии поступило указание Центризбиркома обеспечить следующие результаты голосования: Муталлибов — 75 %, Ализаде — 25 %.
Второе свое выступление я посвятил теме Карабаха. Перечислив все просчеты политики Муталлибова в карабахском конфликте, я охарактеризовал ее как «предательство национальных интересов».
По завершению выступления меня пригласили в кабинет Председателя Гостелерадио Гейсара Халилова. Он начал с того, что стал мне угрожать за то, что «я распустил язык». Спокойно выслушав его, я напомнил ему, что он разговаривает с гражданином, претендующим, по закону, на самый высокий пост в стране, и еще никто не знает, не придется ли ему спустя месяц сидеть в приемной у президента Ализаде
После второго выступления я случайно встретил в аэропорту племянника Гейдара Алиева, архитектора Расима Алиева. Он жил в одном доме с моей сестрой, мы много раз встречались во дворе дома, но никогда не здоровались. Тут он подошел ко мне и радостно сказал:
— Мы думали, что вы ведете согласованную с Муталлибовым игру, а вы серьезно боретесь с ним.
— Есть разные отношения к выборам. Я искренне излагаю платформу нашей партии.
Через день Араз сообщил, что к нему приходил посланник от Гейдара Алиева, некий полковник милиции. Гейдар Алиев сообщал нам, что он верит, что мы и вправду являемся оппозицией Муталлибову, но, по его сведениям, АСДГ накануне выборов собирается снять своего кандидата накануне. Он советует этого не делать, не сходить с дистанции, что восьмого сентября Муталлибова будет ждать сюрприз: победителем выборов объявят его соперника. Тогда Гейдар Алиев начнет сотрудничать с новым президентом.
Араз горячо настаивал на моем участии в выборах до самого конца. Но право принимать решение оставалось за мной. Я высказался в том духе, что стать трамплином для возвращения Гейдара Алиева к власти не намерен. Наша малочисленная и не пользующаяся широкой поддержкой населения партия не сможет управлять страной в ситуации, когда против нас будут бороться и партийно-хозяйственная номенклатура, и чернь НФА. Что же касается выхода из положения, то я вижу его в реализации предложения нашей партии повторить в Азербайджане опыт Польши, создать переходное правительство с участием ведущих политических сил страны.
Полковнику было сообщено, что З.Ализаде. отклоняет предложение Г.Алиева. Фактически мне предлагалось стать Юсифом Сарраджем, повторить путь героя повести Мирзы Фатали Ахундова «Обманутые звезды». Я отказался, но эту жалкую участь позднее выбрали Эльчибей и его команда.
Мои выступления по телевидению вселяли в людей надежду. Ко мне стали приходить люди с проблемами, которые я пытался решать, если они не носили личностного характера. После второго выступления ко мне пришел светлоглазый шушинец, начальник строительно-ремонтного треста местного Агропрома Сулейман Аббасов. Для его треста были выделены фонды на строительные материалы — шифер, плитка, лес и пр. Чтобы получить и перевезти это в Карабах железной дорогой, с него требовали взятку. «Откуда мне, начальнику бедного треста в осажденной Шуше, взять деньги, чтобы заплатить этим бессовестным людям?» — спрашивал меня этот кроткий и скромно одетый инженер. Я позвонил председателю Госснаба Рагиму Гусейнову и попросил его принять меня и одного товарища из Карабаха. В здании «Дома Советов» Рагим Гусейнов принял меня и шушинского ходока, выслушал, записал и обещал решить вопрос. Вечером того же дня Сулейман Аббасов зашел ко мне и сообщил о чуде: вагоны со стройматериалами уже катятся по рельсам в Карабах. Причину чуда я знал, но не сказал ему об этом: гигантская сила прямого эфира на телевидении.
Позднее этот человек, вернее, его имя, встретился мне в трагическом контексте.
Отослав свой груз до ближайшей к Шуше железнодорожной станции, (а таковой могла быть Миндживан в Зангелане, на границе с Арменией), Сулейман Аббасов решил добраться до дома ближайшей дорогой, из Агдама в Шушу через Степанакерт. Когда он подъезжал к Степанакерту, то был захвачен и взят в заложники. Армянские боевики поместили его в яму в каком-то гараже, яму прикрыли железными плитами, оставив небольшую щель, а сверху поставили старый грузовик. Неделю Сулейман просидел в этой яме, каждый день ему давали только хлеб и воду. Он справлял нужду там же, в яме, там же и спал. Никто бедолаге ничего не говорил.
Через неделю захватившие его люди вдруг выкатили из гаража грузовик, сдвинули плиты в сторону, вытащили грязного и обросшего Сулеймана, отвели его в баню, дали искупаться, побриться, переодели в чистое белье и одежду и даже дали обувь по размеру. Сулейман терялся в догадках: что случилось, почему люди, которые его ругали, пинали, держали в скотских условиях, вдруг разговаривают с ним подчеркнуто вежливо? Неужели у армян перед казнью принято проявить к человеку уважение и посылать на тот свет в пристойном виде?