Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
Пестрая толпа сидела и лежала у костра. Из чайханы вышел человек. У него длинная, черная шевелюра, набок молодцевато надет русский белый картуз. Он подошел ко мне и весело сказал:
– Добро-здорово, капитан…
Я так обрадовался, что вспрянул с ковра и взял его руки:
– Вы русский?
– Нет, капитан… Я тут - здешний.
– У меня коньяк есть, - сказал я.
– Садитесь, выпьем с чаем…
– Хорошо, капитан.
И, наклонившись, человек сказал мне на ухо:
– Вино - можно. Тут есть.
С этими словами человек вошел
Все сидевшие у костра были как-то похожи на русских. Только лица немного потемней от загара. Мне казалось, что это студенты из Московского университета нарядились нарочно, как на святках, в халаты и чалмы. Действительно, как много было в Москве лиц, похожих на сартские…
Мой новый знакомый, индус с шевелюрой, уже сидит со мной на ковре, и мы едим с ним плов из барашка. Он пьет водку, как хочет. Оказывается, он бывает в Нижнем Новгороде, на ярмарке, покупает ситец московский - Морозовский, а индуски делают из ситца шаровары и платья. Еще удивленье - оказалось, что он не индус, а цыган. И зовут его Арас. Вышло так, что я вроде как к «Яру» попал.
К нам присели и хозяин чайханы и другие. Я предложил хозяину-индусу выпить. Он, одетый весь в белое, сложил руки на груди и поднял глаза к небу, а небо темное, синее и глубокое, в блестящих звездах южной ночи. Индус выпил рюмку коньяку, взял сухарь и шоколад и, приложив руки ко лбу, ушел.
А я до того был рад встрече с Арасом, что мы выпили все вино в этом подворье, под ветвями карагача, на Крыше Мира… Уже погас фонарь чайханы, потемнели дальние Гималаи. Узоры вечных льдов забелелись в выси. Как хорошо написать все это. Я уже взял краски, но Арас говорит мне:
– Афганцы не любят, не снимай - тут женщины есть… Поедешь - убьют… Вера такая.
Я все же тихонько, в маленький ящик, пометил тона ночи.
– Никто не может перейти гор Гималаи, - тихо рассказывал мне тем временем Арас.
– Но, слышно, там долго люди живут. Другой пятьсот лет живет, не то старый, не то молодой, никак узнать невозможно. Никто про то не знает: пройти гор нельзя.
– А далеко до гор?
– О-о… далеко, очень далеко: до границы еще двести верст.
– Как странно, а кажется так близко, точно вот здесь.
Арас, толкуя со мной о великих горах, рассказал, что индусы живут по ту сторону Гималаев.
– Их там пятьсот миллионов, - говорил он, - а здесь по эту сторону - все цыгане живут: двести миллионов.
Кажется, Арас приврал изрядно, но нравится мне Арас, и я чувствую себя с ним под тенистым карагачем, как в Москве.
Цыгане, по словам Араса, оказывается, - не просто так себе, фараоны, как их звали московские купцы, а есть цыгане-люди, те, которые у нас в России лошадей продают, и есть цыгане-боги, те, которые песни поют.
– Как, боги?
– спрашиваю.
– Так, - отвечает Арас.
– В горах Гималая давно было много цыган. Жили они, добро-здорово, в низовьях гор и были все крестьяне. А повыше, в горах, жили их господа, тоже цыгане. И эти цыгане не делали ничего, а только пели. Про любовь пели, жизни красу,
– Скажи правду, - вдруг перебил самого себя Арас.
– Есть у вас в Нижнем цыганский банк?
– Нет, - говорю.
– Цыганского банка нет.
– А в Москве, Петербурге есть?
– Нет, не слыхал.
– Скажи правду, - настаивал Арас, - в Лондоне, Париже есть цыганский банк?
– Тоже, будто, нет.
– Вот видишь, а цыгане в Москве есть, в Петербурге есть, в Париже, в Мадриде - где хочешь, добро-здорово, есть…
Я вспомнил, что, правда, в какой-то опере хор поет: «Испанские цыгане, мы прямо из Мадрида», - и сказал:
– Верно, цыгане всюду есть.
– Вот видишь, капитан, цыгане-то везде есть, а денег у них нет… Они бедные, их вот отсюда выгнали. Они были господа, наши боги, а теперь поют они везде про красу жизни, про любовь… Вот что - Крыша Мира-то!
Арас встал, бросил в костер пучок сухой бересты. Пламя вспыхнуло, и я увидел, как из-за веревки, разложенной по земле кругом карагача, смотрят на нас тысячи блистающих и мерцающих глаз.
– Что такое?
– сказал я Арасу.
– Это ящеры, капитан, пришли на огонь, а перейти веревку не могут. Она из бараньей шерсти, они и боятся. Баран их ест - ящеров, змей…
Арас засмеялся, похлопал в ладоши. Тысячи огоньков-глаз за веревкой мгновенно погасли. Ящерицы исчезли.
– Только не ходи, капитан, за веревку, - сказал мне Арас, - и змеи есть, изжалят - умрешь…
Все притихло под звездами. Все уже спали под карагачем.
* * *
И после, когда я видел цыган и слушал пение одной из богинь, Варвары Паниной, в их карих глазах я видел далекие Гималаи, и с песней их я в чувства лучшие летал, в мечту любви, заманчивые чары, и вспоминал я мою смелую и радостную юность - горы, березоньку и тайную пустыню Гиндукуша.
Италия
Обернутый в плащ, с надвинутой на лицо шляпой, ночью пробирается герцог Козимо Медичи[416] по узким улицам Флоренции на Пьяцца делла Синьориа, чтобы спрятаться в тайник пьедестала, над которым возвышается закрытая чехлом статуя Бенвенуто Челлини «Персей»[417].
Рано собирается народ на площади. Согнувшись, следит герцог, дожидается, что скажет толпа о создании его любимого мастера. «Я узнаю, как он думает, как чувствует народ. Поймет ли он, - беспокоился герцог, - величие духа моего Бенвенуто?»