Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
– Я все знаю. Идемте.
– Куда?
– К нам. Она у нас, там доктор. Хорошо, что спасли вас. Петр Сергеевич смотрит с террасы, говорит: «Вот на мосту человек. Наверное, топиться хочет. Ночью в реку смотрят не зря…» А та, барынька ваша, кричит: «Это из-за меня, утонет!» Плачет… Идемте… Если бы не Петр Сергеевич, то - ау! Уж вы начали за ветки хвататься… Ну, не стоит говорить. Не унывайте, молодой человек.
Мы пришли на большую дачу. Я переоделся. Мне дали очень широкие панталоны и японский женский халат, все, что попало под
«Вот история!
– думал я.
– Надо все же для приличия делать вид, что я в самом деле хотел топиться».
Женщины, приоткрыв дверь, разглядывали меня испуганными глазами. Мужчины успокаивали. Доктор брал за пульс, говоря в сторону, в пространство:
– Пальпитацио кордис![500].
Какой- то дачник приносил вино стакан за стаканом и повторял: «Вы пейте, и я с вами. Ах, эти драмы, у меня их… Ну что, пейте!»
Меня вывели в соседнюю комнату, где был накрыт стол. Один из дачников поднял бокал:
– Поблагодарим Петра Сергеевича и доктора, которые первые откачали молодого человека… И да послужит наше дружеское сочувствие знаком того, что он не так забыт, как многие из прочих утопленников!…
Другой дачник, огромного роста, с белым лицом и с туловищем, похожим на комод, тоже сказал спич:
– Не только в молодые, а даже в наши годы могут случаться от женщины такие реприманды[501], что просто ум раздвигается на части. Все мы знаем по делам нашим, что в провалом году случилось с нами от Эмилии Карловны… То есть, я хочу сказать, - с ее мужем. В этаком разе, ежели бы с ним не сладил Веревкин Костя, под новый год у «Яра», то скажу прямо: фабрика пошла бы к дьяволу.
На меня все глядели с сожалением и радостью. Дамы ухаживали за мной, особенно одна… Она жала мне руку и повторяла на ухо:
– Ну что за охота! Вы так молоды…
Тут в комнату, где я сидел и пил со всеми, вошла она, виновница моей гибели. Вошла торжественно:
– Как счастлива… Вы спасены. Как - я страдала! Но вот и доктор говорит, что нет ни в одной литературе мира, чтобы человек топился от любви при женщине. Вы не понимаете красоты драмы…
– Верно, - сказал я.
– В следующий раз я утоплюсь один.
С террасы кричали:
– Сюда, сюда. Смотрите. Там опять что-то на мосту, кричит кто-то. Опять народ с фонарем. Еще кто-то утопился!
И впрямь, по мосту бегали люди. Мы всей толпой пошли к мосту. Тишина майской ночи, роса, трава бьет мои туфли, и она, новая моя красавица, рядом со мной, я чувствую ее около себя. Как пахнут ее плечи, платье! И эта ночь! Медовый запах тополей, звезды, темные ольхи у реки. Глаза ее смотрят прямо в мои:
– А из-за меня вы бы утонули?
«Что же это такое, - думаю, - опять купаться?»
– Утонул бы, - отвечаю.
– Милый… - шепчет она.
На мосту стоит толстый исправник, станционный жандарм и еще кто-то. По воде ведут невод. На берегу народу - весь поселок.
–
– Это наши-то не откачают?
Все ринулись к неводу. Исправник впереди. Жандарм говорит:
– Хучь увыпей ее усю, реку, а его чтобы достать!
Невод волокут по берегу. В мотне плещется, блестя чешуей, освещенная луною рыба.
– Нету!
«Это меня ищут, - думаю я, - дали знать на станцию исправнику. Меня ищут…»
– Вы у нас ночуете?
– спрашивает новая дама.
– Наверху я приготовила для вас комнату - светелку…
– Но ведь мне, сударыня, из любви к вам надо еще топиться?
– Ах, какие глупости. Какой вы, право!
Бежит Петр Сергеевич, запыхался, кричит:
– Опять утопился, вот дурак-то. Я так и знал…
Увидав меня, остановился в недоумении:
– Вот он. Где же утопленник?
Петр Сергеевич пьян.
– Что это вы с ним делаете?
– обращается он к моей новой даме.
– Довольно вам, молодой человек! Не верьте женщинам. Анна Васильевна, фюить, дудки! Нет, из-за прекрасных глаз не утону. Уж как вам угодно-с фюить!
Затем мы жарили лещей, а перед дачей на лужке сидели крестьяне с неводом и еще какие-то люди. Варили уху. Серьезно и деловито пили водку по очереди, ровно, закусывая ветчиной с хлебом. Серьезный народ. Крестьяне говорили:
– Завтрева второго найдем. Поди, где теперь? Ночью-то… Утопленника-его надо сразу брать, не то ен уйдет. Бывало дело, сколько таскали! Завтра откачаем. Одново раза сердягу качали, ну что! Фабришные индо руки ему все повывернули, а он ништо: храпит. Зачали ему на брюхо прыгать, приказывали: «Выпушай воду, сволочь!» - а он ништо, так и помер.
Подали на стол жареных лещей. Исправник сел посредине. Опять пили, опять пир горой. Исправник - большой седой старик, усы белые торчат вперед. Говорит - как будто плюнуть хочет:
– Медаль спасения утопающего получить нелегко: по представлении губернатором министру внутренних дел. Помилуйте, если так будут давать, тогда - вот я купаюсь и говорю: «Тащите меня, братец». Ну и тащит приятель. «Медаль пожалте!» Па-а-азвольте!
– Нет, па-а-азвольте, - говорит Петр Сергеевич.
– Я ему веревку, а то - ау! Верно, - обращается он ко мне.
– Па-а-азвольте! Хоть он это и из-за бабы, конечно, ерунда, но все же утопленник. Па-а-азвольте.
– Ура, - кричат на лугу.
– Еще полведра. С ангелом вас! Кто именинник? Исправник - именинник. Вот он. Ловко!
– Да, - говорит исправник, - есть тот грех.
Начинается все сначала. Доктор входит. С ним моя актриса.
– Позвольте представить вам, - заявляет он, - виновница спасения, то есть не спасения, а торжества: Вера из «Оврага».
– Как-с?
– спрашивает исправник.
– Из «Обрыва», - поправляет красавица.
– То есть - из романа Тургенева или Гончарова, все равно, - не смущается доктор.