Константин Коровин вспоминает…
Шрифт:
– Да, вы правы, - сказал я.
– Плохо. Я не люблю их, я никак не могу достигнуть света.
– Скажите «а-а», - приказал доктор.
– А-а…
– Громче.
– А-а, - громче повторил я.
Доктор встал, написал записку и послал брата к нему на дом принести оттуда что-то, по записке. Он сидел против меня и молча смотрел.
– Горло у меня болит, - говорю я, - как больная трубка, и сильно болит. Доктор, посмотрите, пожалуйста, горло.
– Да, болит, - ответил он.
– И сильно, но
– Как же, - говорю я.
– Может быть, у меня дифтерит?
– У вас дифтерит и есть.
– Вы же не видали, - говорю я взволнованно.
– А может быть, скарлатина?
– У вас и скарлатина, - сказал доктор.
«Вот так история, - подумал я.
– Странный доктор, не смотрит горла».
– Вы же не видели, - говорю я, волнуясь.
– А может быть, жаба у меня?
– У вас и жаба, - равнодушно подтвердил доктор.
Вернулся мой брат. Принес склянку какой-то жидкости и большую связку ваты. Я смотрел на доктора с испугом. Он взял вату, смочил ее жидкостью и велел брату вытереть себе руки этой ватой. Он вытер мокрой ватой и ручки дверей. Сказал брату:
– Вам быть в этой комнате нельзя. Он болен.
И моей матушке сказал тоже, что входить ко мне нельзя.
– Сегодня ночью у него будет сильный жар.
Он подошел ко мне, поднял рубашку и, приложив ухо к сердцу, долго слушал. Потом принес стол из другой комнаты, поставил около меня. Достав чистую скатерть, постелил на стол. Сказал:
– Я через час приеду…
И уехал.
«Как все странно, - подумал я.
– Странный доктор. У меня и жаба, и скарлатина, и дифтерит. Что ж, как же это?»
Ровно через час он вернулся.
Принес корзину, развернул ее, вынимал оттуда и ставил на стол: банку зернистой икры, большой кусок белорыбицы, жареную пулярку, какое-то желе, компот, бисквит, сбитые сливки, моченые вишни и яблоки, чернослив. Он поставил передо мною тарелку - а также и перед собой, - сел напротив, положил мне огромный кусок белорыбицы и сказал:
– Кушайте.
А сам, сидя напротив меня, ел с хлебом сардинки и смотрел на меня. Я ел послушно, но сказал все-таки доктору:
– Я не могу, это так много. Я никогда столько не ел.
– Тсс… - сказал доктор.
– Потрудитесь кушать все. Нужно топить печку.
– Какую печку?
– спросил я.
– Печку вашего организма.
Я ел насильно икру, пулярку, моченые яблоки, чернослив, но хлеба мне доктор не давал. Я никогда не видал, чтобы кто так много ел, как доктор напротив меня.
– Кушайте, - все говорил он и накладывал мне все больше и больше.
– Но я не могу…
– Нельзя-с. Потрудитесь кушать.
– И он накладывал на тарелку сбитые сливки.
Я ел, но чувствовал себя плохо. Доктор встал, собрал со стола все, положил в корзину, потом сказал:
– Сегодня у вас будет температура,
Вынув из кожаной сумочки какие-то длинные светлые ножички и ножницы, серебряные трубочки, он положил их сбоку на столе. Я посмотрел на эти инструменты. Испугался.
Доктор уехал. Вскоре от него пришел человек, принес завернутый в бумагу бюст Шекспира и сказал:
– Доктор прислали-с. Велели поставить перед больным.
«До чего странно», - подумал я.
Я смотрел на поставленный бюст и был в странном состоянии. В ушах у меня какие-то звуки «тии-тии, и-и-и, тюи», и искорки бегут от глаз. Я засыпаю, забываюсь и чувствую сильный жар.
Очнулся. Вечер. Горит лампа с большим абажуром, и предо мною сидит молодая красивая женщина с белой повязкой на голове и с большим голубым крестом на груди, вся в белом. Она встает, приближается ко мне, подносит в ложке лекарство и говорит:
– Откройте рот.
Я стараюсь, но не могу. Подходит доктор, у которого на лбу надет блестящий кружок. Он какими-то щипчиками открывает мне рот, ставит близко лампу, держит голову и смотрит в этот кружочек мне в горло:
– Откройте рот, больше. Говорите «а-а».
– Не могу.
Он вставляет мне в рот какой-то шар, и я чувствую холод в горле. И куда-то падаю, забываюсь. Опять просыпаюсь. Опять мне женщина подносит лекарство и рядом доктор.
– Какая красота!
– говорит доктор, показывая на женщину.
Я вижу, как он в руках держит серебряные трубочки, как вытирает их мокрой ватой. А уж инструменты лежат в баночке. Из-за лица красивой женщины, которая близко, голубые глаза доктора пристально смотрят на меня, улыбаясь. Доктор протягивает руку с длинным ножичком мне ко рту…
Я почувствовал укол, доктор вскрикнул:
– Молодец! Болезнь кончена.
Я задыхался.
– Кончена, - говорил доктор.
– Какая красавица, посмотрите, ведь вы художник…
Действительно, я почувствовал облегчение.
– Вы были очень больны, - сказал он.
– Но пред вами магистр наук, ассистент профессора Варвинского[489], кончавший с золотой медалью Венский университет.
Да, я чувствовал себя хорошо, хотя в горле была еще острая боль. Доктор убирал инструменты, завертывал в вату.
– А ведь вы не обиделись на меня, - сказал он, - когда я сказал, что работы ваши плохи…
И при этом он позвал мать и брата:
– Болезнь кончена, - сказал он им.
– Но он должен лежать три дня. Не обиделся на меня. Его работы прекрасны. А у него, я понял, есть дар характера, который помог болезни: незлобивость, важная вещь в болезни.